Я любил один Фрида Лихтер

Годы после школы пронеслись, как смазанные кадры старой киноплёнки. Вчерашние занятия, экзамены, мечты – всё казалось чем-то далёким, будто не с ним происходило. А теперь он стоял перед выбором, который должен был определить его будущее.

Оставаться? Подчиниться? Позволить другим решать, кем ему быть?

Или уйти? Убежать. Бросить всё и, несмотря на страх, идти за своей мечтой.

Милон не помнил точно, когда принял окончательное решение. Возможно, в ту ночь, когда родители в сотый раз твердили ему, что он обязан остаться. Или когда мать смотрела на него с усталой грустью, а отец с разочарованием, и он понял, что в их глазах уже проиграл.

Но он не хотел проигрывать.

Сборы были быстрыми и напряжёнными. Паспорта, документы, билеты – всё проверено по десять раз. Чемодан стоял у двери, тяжёлый не столько от вещей, сколько от мыслей.

Он знал, что родители не поддержат его. Но ведь они не могут запретить, верно?

Пальцы дрожали, когда он глушил телефон, отключая все звонки. Ещё вчера они звучали мягко, сегодня – резко, а к вечеру – угрожающе холодно.

Он не мог их слышать. Не мог снова объяснять. Не мог оправдываться за свою мечту.

Он открыл дверь и вышел.

Холодный воздух ночи резанул кожу, но вместо страха он почувствовал облегчение.

Запах кофе и ванили заполнял терминал. Люди вокруг спешили, смеясь и переговариваясь, но для Милона они были тенью на фоне, частью шумного, но далёкого мира.

Он ловил обрывки разговоров – то детский смех, то чей-то сердитый голос, то крики диспетчера. Всё это смешивалось в единый гул, который бил в виски, заставляя сердце стучать сильнее.

Его рейс высветился на табло.

Он нервно сжал ремень рюкзака, ощущая, как внутри всё сжимается. Это был момент, от которого зависело всё.

А если родители сейчас здесь? Если они найдут его?

Мысль вонзилась, как лезвие. Он невольно оглянулся, ожидая увидеть знакомые лица. Но никого.

Пусто.

И почему-то это было даже страшнее.

Он глубоко вдохнул, выпрямился и шагнул вперёд.

Навстречу другому миру.

Ветер встретил его первым – холодный, колючий, пробирающийся под одежду. Следом за ним пришёл дождь. Мелкий, тягучий, оседающий на коже, будто напоминание, что он больше не дома.

Шасси ударилось о мокрый асфальт, и самолёт задрожал, будто разделяя его волнение. На стекле тут же рассыпались капли дождя – не унылые, а живые, переливающиеся в свете аэропортовых огней. Всё вокруг словно дышало движением: мокрые дорожки рулёжных полос, жёлтые табло с пульсирующими немецкими буквами, яркие неоновые вывески, говорящие: “Willkommen.”

Германия.

В висках гулко стучит кровь. Он сделал это. Он здесь.

Где-то за окнами, среди светящихся вывесок и дождливых улиц, существует мир Баха, этот воздух полон музыки, что меняла судьбы. Здесь улицы, по которым они когда-то шли, здесь голоса звучат так, как он слышал в песнях.

Милон вжимается в кресло, ладони горят. Мир не такой, как он представлял – он лучше. Настоящий.

Самолёт замер. Пристегнутые ремни щёлкают, люди встают, а он остаётся сидеть, позволяя этой реальности пропитаться в кожу.

Он больше не мечтает. Он живёт.

Милон поднял капюшон, но толку было мало – ветер сорвал его и швырнул капли прямо в лицо. Он поёжился, сжал зубы и шагнул дальше.

Аэропорт остался позади. Теперь перед ним был совсем другой мир.

Такси довезло его до небольшого отеля ближе к центру. Машина мягко затормозила у входа, а Милон замешкался, глядя в окно.

Здесь теперь его дом?

Он заплатил водителю, достал чемодан и вошёл внутрь.

В коридоре пахло дешёвыми освежителями, а ковровое покрытие было тёмно-синим, с вытертыми узорами. Типичный дешёвый отель – не место мечты, но пока что единственное, что он мог себе позволить.

Номер был маленьким, но тёплым. Простая кровать, рабочий стол, тусклая лампа. Всё казалось временным.

Он бросил вещи, сел на край кровати и провёл руками по лицу.

Глаза жгло от усталости, но сознание отказывалось отключаться.

Реальность бьёт сильнее, чем страхи

В кармане – ветер и несколько банкнот.

Он пересчитал деньги. На три месяца. Если жить экономно.

Счёт в банке был заблокирован. Родители настояли. Он мог пользоваться деньгами только при определённых условиях – те, которые он сам нарушил, сбежав сюда.

Чёрт…

До этого момента он был так поглощён самим фактом побега, что не думал, что вопрос выживания встанет так скоро.

Работа. Ему нужна была работа.

Зачем он здесь?

Он лёг на кровать, уставившись в потолок.

Сколько времени прошло с тех пор, как он вообще задумал уехать?

От пятнадцати до девятнадцати лет он жил только одной целью – сбежать, учиться, стать хирургом.

Но теперь, когда он здесь…

Почему-то чувствовал себя не победителем, а потерянным ребёнком, выброшенным в чужой город.

В первый раз за всю ночь он взял телефон… и на секунду захотел позвонить домой.

Но в следующую секунду он уже выбрасывал его на край стола.

Звонить некуда.

Ему больше некуда возвращаться.

На следующий день после прибытия в Мюнхен Милон проснулся рано, когда город за окном уже гудел утренней суетой.

Здесь нельзя было оставаться.

Собрав вещи, он отправился в другой отель – подальше, но тише и аккуратнее. Там, уткнувшись в карту города, он осознал: теперь всё зависит только от него.

С этим осознанием он вышел в город и начал менять себя.

Первым делом он избавился от всего, что связывало его с прошлым. Старый телефон – в мусорку. Вместо него он купил новенький Siemens. Новый номер, новая жизнь.

Потом одежда. Он зашёл в магазин, прошёл мимо толстовок и джинсов – ему не нужен был подростковый стиль. Ему нужен был образ человека, который знает, чего хочет. Тёмное пальто, приталенная рубашка, стильные ботинки. Когда он взглянул на себя в зеркало, ему впервые показалось, что он на шаг ближе к своей мечте.

Он следил за тем, как говорит. Больше никакой неуверенности, никакой мягкости в интонациях. Он говорил твёрже, отчётливее. Акцент был заметен, но его можно было сгладить.

Всё это заняло день. Вечером, вернувшись в гостиничный номер, он включил старый CD-плеер, который купил на вокзале, и сел у окна.

За стеклом гудел вечерний Мюнхен, город, где никто его не знал, где он мог быть кем угодно.

– Начнём, – прошептал он.

И музыка стала первым звуком его новой жизни.

Прошел месяц.

Милон ощущал себя гостем, который пришел не на тот праздник.

Язык был словно зыбучий песок – чем больше он пытался ухватиться за смысл, тем глубже проваливался в собственное бессилие. Он понимал, но не успевал за ритмом. Каждое слово требовало усилия, каждая фраза звучала в голове, как плохо настроенная радиоволна. Немцы говорили быстро, почти не оставляя шансов разобрать их речь с первого раза.

Но это был лишь один из множества барьеров.

Подготовительный курс: между надеждой и разочарованием

Этот год должен был перекроить его сознание, выжечь старое и впитать новое.

Аудитории, в которых собирались такие же, как он – иностранцы, еще не вписавшиеся в немецкую реальность. Их глаза говорили больше, чем слова: восторг сменялся замешательством, уверенность – усталостью, а в каждом взгляде жила тень одиночества.

Преподаватели были терпеливы. Они говорили чётко, медленно, словно разжевывая каждое слово. Исправляли ошибки с холодной вежливостью, но Милон всё равно чувствовал себя на шаг позади.

Он выходил с занятий с тяжестью в голове. Слова, которых он не понимал, гудели, как гулкий эхо в пустой комнате.

Но хуже всего было не это.

Ему казалось, что он знал Германию.

Но то, что он знал, было лишь нарисованной картинкой.

Здесь никто не заговаривал просто так. Вопросы о личной жизни казались почти неприличными. Улыбки были редкостью, а общение – четко регламентированным ритуалом.

– „Warum reden Sie mit mir?“ – однажды спросил пожилой мужчина в супермаркете, когда Милон попытался завязать разговор.

Всё было четким, строгим.

Однажды он пришёл на занятие на пять минут позже.

Преподаватель не сказал ни слова.

Но этот взгляд говорил больше, чем любые упрёки.

Даже улицы жили по своим законам. Милон заговорил слишком громко в метро – и на себе почувствовал вес чужого неодобрения.

Мир, в который он попал, был бескомпромиссным.

Поздний вечер.

Город жил, но жизнь текла мимо него.

Он стоял на балконе своего съёмного жилья, глядя на тёмные силуэты домов.

В кармане – сигарета.

Он не курил годами. Это никогда не было привычкой, лишь редким ритуалом в моменты, когда внутри всё сжималось в узел.

Сегодня был такой день.

Щелчок зажигалки. Огонёк вспыхнул, озаряя пальцы.

Он сделал первую затяжку. Дым медленно растаял в холодном воздухе.

И вместе с ним растворилось чувство чужеродности.

Хотя бы на мгновение.

"Я здесь. Я справлюсь."

Милон быстро понял: знать язык на уровне B1 – это одно, но жить на нем – совсем другое.

Первое время он чувствовал себя немым среди говорящих.

На занятиях он сидел в углу, записывая в блокнот слова, смысл которых ускользал от него. В магазинах указывал пальцем на продукты, боясь, что продавец начнет задавать вопросы, на которые он не сможет ответить.

Но хуже всего было ощущение изоляции.

Оно накатывало особенно сильно по вечерам, когда он возвращался в свою съемную комнату, снимал куртку и падал на кровать.

"Это пройдет," – уговаривал он себя.

"Я привыкну."

Но пока не проходило.

Первый настоящий удар по нервам пришел вместе с бюрократией.