Возрождение Электрополиса. Том 1 Заражённый лес Mythic Coder

Канопа дышала.

Не так, как дышат живые существа – не грудью, не лёгкими, не по привычке. Она вбирала в себя рассвет и выдыхала тьму, пропускала сквозь себя токи ветров и глубин, соединяя на своём теле семь великих континентов, каждый из которых хранил собственную природу, собственную суть. Они не сражались, не спорили между собой. Они дополняли друг друга, как пальцы на ладони, как ноты в аккорде, как стихии в дыхании.

И было это дыхание устойчивым. Ровным. Целостным.

На Востоке, среди зелёных проломов и мшистых равнин, лежал континент Дерева – Рутаон. Здесь земля говорила через кроны и корни, через трещины в камнях, через полёт пыльцы. Здесь дети рождались с тягой к росту, к соединению, к тому, чтобы укореняться и тянуться вверх одновременно. Они слушали шелест трав, как другие – музыку.

На Юге, прозрачном и шумном, плескалась Вода – Келисса. Там реки соединяли города, а дождь приходил по расписанию, неся мудрые капли с других краёв. Люди Келиссы были гибкими, текучими, с памятью, которая сохраняла века. Они умели рассказывать истории, не прибегая к словам – достаточно было взгляда, жеста, дыхания.

Дальше, под слоями металла и стука, сверкал северо-западный материк – Ферраз, Металл. Здесь жили кузнецы систем. Их мир был холоден, но ясен. Всё, что могло быть построено, там уже было построено. Не потому что им некуда идти, а потому что они знали: фундамент важнее вершины.

Высоко в небесах, окутанный светящимися потоками, плавал Аэроярус – континент Воздуха, Сайр. Его города не стояли на земле. Они висели, поднимались, скользили. Там люди говорили коротко, но точно. Молчание было их дыханием, ветер – их словарём.

На западе, где всё пылало не жаром, а стремлением, раскинулся материк Огня – Ялуран. В этом краю строили не из необходимости, а из дерзости. Здесь мысли вспыхивали внезапно, чувства обнажались быстро, и всё, что происходило, происходило с огненной страстью.

Чуть дальше, в глубокой ночи, лежала Тьма – континент Миор. Его не называли так из страха. Там не было зла. Там была глубина. Люди Миора видели то, что скрыто. Их глаза сияли в темноте, и они знали: иногда свет ослепляет, а тьма – проясняет.

И, наконец, был континент Света – Иллар, самый высокий, самый близкий к звёздам. Иллар был не ослепительно ярким, а тихим, мягким. Он светился изнутри. Здесь строили обсерватории, писали трактаты, и, как ни странно, больше всего молились. Ведь они знали, что даже знание не делает тебя выше.

Одна Канопа. Семь континентов. Семь стихий. Семь форм существования. Каждый материк знал о других. Каждый мог обмениваться не только товарами, но и снами, мыслями, интуицией. Связи были не проводами, не кодами, не формулами. Они были живыми. И если бы кто-то тогда задал вопрос, «где заканчивается один материк и начинается другой?», ему бы не ответили словами – ему бы показали танец, в котором одна рука превращалась в лист, лист – в каплю, капля – в луч, и всё снова становилось рукой.

Было – равновесие .В этом мире не было границ.и Были переходы. Не было господ.Были носители. Не было страха. Некоторые называли Канопу телом планеты. Другие – разумом стихий. А кто-то, самые старые, говорили просто:

– Это наше дыхание. Наше вместе.

И оно продолжалось. Сотни, тысячи лет.

Но дыхание сбилось. До тех пор, пока что-то не дрогнуло. Не громко. Почти незаметно.

Не было ни взрыва, ни небесного крика, ни огненной воронки, что сотрясла бы землю и разорвала небо. Всё произошло иначе – медленно, будто кто-то надел на весь мир перчатки молчания, приглушая каждый звук, каждое движение, каждое дыхание до состояния тревожной неразборчивости.Это не началось с катастрофы. Не всех и не сразу – лишь в тех, что шли из Рутаона в Келиссу. Послания, что раньше текли сквозь камень и воду с ясностью мысли, вдруг начали приходить искаженными, неполными, как будто кто-то намеренно урезал смысл. Водные мыслители – старейшины, обученные читать даже шёпот волны, – несколько раз пересматривали формулы, запускали усилители, пробовали обойти сбои по альтернативным ветвям, но с каждым новым витком связи нити становились тоньше, слабее, тусклее.Сперва исчезли отклики в потоках. «Ответа нет», – произнёс однажды один из них, и его голос дрожал не от страха, а от знания.

И с этого момента, как ни странно, всё ускорилось.

Ферраз, континент Металла, среагировал по-своему: сухо, методично, почти безэмоционально. Там не было места панике – только алгоритмам, только расчётам. Инженеры и системные хронисты создали первые схемы распада, обрисовали модели рассогласования стихийных каналов, зафиксировали формирующийся «дрейф ядра» – феномен, при котором поток между континентами не просто терялся, а отклонялся от своего исконного маршрута. Они не спорили, не кричали – просто признали, что система теряет интегральность.

Но самая первая настоящая тень легла тогда, когда Аэроярус, лёгкий и невидимый Воздух, внезапно исчез с горизонта. Не в смысле сбоя сигнала или голографического сбоя – он буквально ушёл с неба. Города, что парили на воздушных арках, что связывались с остальными мирами не столько через сеть, сколько через вдох, скольжение, ощущение – пропали. Ни голосов, ни световых импульсов, ни следов. Просто – нет.

Это стало первым признанным шоком. Даже Ялуран – пылающий, беспокойный материк Огня – отступил на шаг. И всё же именно Ялуран первым взорвался гневом. Их магистры требовали немедленных действий: форсированных вбросов энергии, восстановления старых порталов, запуска древних экспериментальных двигателей, способных прорвать границы между материками. Но всё это было уже поздно.

Иллар – мудрый континент Света – молчал. Его обсерватории искали знаки в небесах, древние символы, следы старых эпох. Хроники там были переписаны с удвоенной тщательностью, словно кто-то надеялся, что правильная последовательность слов сможет удержать распадающийся мир.

А в Миоре, в глубинах Тьмы, начали строить хранилища. Не из камня – из памяти. Они вписывали в голографические слои забытое: старые имена, образы, координаты. Они хранили не то, что было важно тогда – а то, что могло понадобиться потом. На тот случай, если память мира придётся воссоздавать с нуля.

«Канопа мертва».И всё же до самого конца никто не произнёс страшного: Даже когда стихийные артерии окончательно замолкли, когда континенты погрузились в собственные нужды, когда слова «Единая система» стали звучать как молитва, которую больше никто не верит, даже тогда оставалась надежда – как дрожащий пульс в теле, которое уже не двигается.

Так началось то, что теперь в хрониках зовётся Рассоединением.Спустя сто лет после первых признаков диссинхронизации, мир признал: Канопа больше не цельна. Каждый континент теперь жил отдельно, в собственной реальности, в изолированной версии мира. То, что было дыханием, стало эхом.

Но где-то – под руинами переходов, под заржавевшими магистралями импульсных арок, под корнями бывших межконтинентальных баз – шептали другие. Их было немного, и их называли мечтателями, сектантами, безумцами. Но они записывали. Они оставляли знаки. Они верили, что если дыхание было когда-то – оно сможет быть вновь. Не скоро. Возможно, не при их жизни. Но однажды.

И потому они выжгли послание.

Скрыв его там, где не отыщет ни технология, ни дрон, ни рука политика.

На случай, если однажды кто-то снова услышит вдох.

Он шёл один, неся в себе не столько знание, сколько остаток веры – слабый, но живой, как уголёк в ладонях перед бурей. Ни присяга, ни долг, ни голос Совета не вели его сюда – только ощущение, что именно это место осталось последним, где дыхание мира не иссякло полностью. Массивная арка древней мастерской, почти вросшая в землю и камень, узнала его шаг – и не потому, что он был избранным, а потому, что был последним, кто помнил.

Под сводами, где когда-то звучали голоса семи мастеров стихий, царила не мёртвая тишина, а живая, как будто всё, что здесь было создано, всё ещё ждало продолжения. Сквозь серый пепел веков и тонкую плёнку влажного холода он приблизился к плите. Её поверхность не сияла, не звала, не пульсировала – и оттого казалась ещё более настоящей, как кожа дерева, скрывающая сок.

Материал плиты был необычен – не металл, не камень, не органика, а что-то между, с глубокими прожилками, похожими на корни, расползающиеся по земле или венозную сеть, питающую сердце. Его руки коснулись центра, и медленно, без вспышек, без звуков, как будто сам воздух сдерживал дыхание, скрижаль начала раскрываться – не под его волей, а в силу древнего, давно принятого, но только теперь исполненного обещания.

Каждый из секторов оживал кратко, безмолвно, словно проверяя, можно ли ещё говорить. В гравировках не было цифровых обозначений – только линии и образы, наполненные глубокой символикой. Они не просто обозначали стихии, они дышали ими.Из центра выплыл круг – точный, как обод времени. От него, как от солнечного диска, начали расходиться семь лучей, образуя знакомую, почти забытую форму: Дерево. Вода. Металл. Воздух. Свет. Тьма. Огонь. Но самое главное рождалось в самом сердце круга.