Там, словно изнутри самой плиты, медленно поднимался образ, формировавшийся не из света и не из тени, а из самой памяти – древней, нерассказанной, может быть, даже ещё не произошедшей.

Это был юноша— высокий, хрупкий, с тонкими чертами, и чуть согнутой ногой, как будто каждый шаг отдавался ему болью. Его лицо было спокойным, но в глазах, глядящих сквозь гравировку, не было ни прошлого, ни настоящего – только ощущение, будто он видел сквозь: сквозь пространство, сквозь годы, сквозь смысл. Его накидка спадала с одного плеча, будто пепел и свет вплелись в ткань, пропитанную дорогой, о которой он ещё не знал.

Близнецы. Светло-русые. Практически зеркальные отражения друг друга, с одинаковыми чертами, с одинаковым строем плеч и теми же складками напряжения в уголках глаз. И всё же – каждый из них нёс нечто своё.С обеих сторон от него стояли двое мальчиков. Первый – с чуть опущенным взглядом, как будто нёс в себе тишину, более весомую, чем слова. В его ладони лежал амулет – гладкий, в форме капли, словно только что сорвавшийся с водной поверхности, но не мокрый, а мерцающий изнутри, как будто хранил в себе каплю времени.

Второй – держал руки ближе к груди, словно защищал книгу, которую ещё сам не до конца понимал. Её обложка была обожжена, края – потрёпаны, и хотя букв не было видно, создавалось ощущение, будто страницы внутри знали больше, чем сказано в любой хронике. Он не читал её – он просто держал, как нечто дорогое и опасное одновременно.

Оба мальчика держались за край накидки юноши, не как за защиту, а как за знак, что они – часть одного пути. Их прикосновение не говорило: “спаси”, оно говорило: “мы с тобой”.

И в этот момент под их ногами, прямо в теле скрижали, начали выгораться слова – не каллиграфией, не огнём, не голограммой, а письмом стихий, медленным, но несомненным, как рост дерева или прилив:

И только вместе они откроют Врата Воздуха.Когда земля вновь вспомнит своё дыхание, трое пройдут дорогу, ведущую к Возврату. Один – носитель света. Двое – носители утраченного. Текст завершился, и на мгновение скрижаль словно замерла, будто в последнем вдохе. Затем всё потускнело. Изображения ушли в глубину плиты, оставив после себя гладкую поверхность – без знаков, без рисунков, как будто ничего не было. Но всё было. Всё осталось. И теперь – ждало.

Он отошёл назад, не спеша, и, не открывая глаз, произнёс почти шёпотом:

– Не для нас. Для них. Кто ещё не родился, но уже идут.

Прошло тысячелетие. С тех пор, как раскол разделил мир на континенты, а Великая Тишина осела в небесах, Электрополис успел и расцвести, и истончиться. Он больше не был центром мира – он был миром. Миром, где остатки былого единства обернулись в строгость выживания, а стихии – в историю. Из семи великих основ остались четыре сектора, скреплённые сетью выживания, страха и привычки. Остальное – стало опасными зонами. Неконтролируемыми. Проклятыми. Или – просто забытыми.

Сектор Неона

Сияющее сердце Электрополиса. Мир, построенный на свете и алгоритмах, голограммах и стеклянных башнях. В этом секторе солнце не нужно – его заменили сотни тысяч источников искусственного света, экранов, вспышек и бесконечно сменяющихся интерфейсов. Башни здесь высоки не ради власти, а ради хранилищ данных. Каждая из них – процессор, жилой массив, архив, университет и рекламный портал одновременно.

Здесь живут те, кто работает с умом, с кодом, с будущим. Создатели, оптимизаторы, архитекторы ИИ, нейроинженеры. Они давно отказались от телесного опыта, выбрав аватары, импланты, потоковое сознание. Граница между реальным и цифровым в Неоне – давно размылась. Но даже среди голографических симфоний и плавного шума дронов, что висят в небе подобно хищным стрекозам, Неон дышит. Он боится. Боится потерять контроль.