Он вглядывался в малышку, пытаясь угадать в ее личике знакомые черты.

– Погоди… ты…

Но девочка, заспешив вдруг куда-то, тоже развернулась и убежала в ту же самую радужную дымку, которая отделяла зиму XXI века от лета конца сороковых годов века двадцатого, и только на асфальте остался маленький разбитый йо-йо с грязной и уже покрытой узелками веревочкой. Дамир бережно поднял его – и ему показалось, что игрушка светится таким же светом, как и странный человек, прошедший мимо. Аккуратно свернув веревочку, он положил йо-йо в карман, и впервые за все время этого бредового пребывания в незнакомом городе ему вдруг показалось, что он нашел что-то важное, какой-то ключик ко всему. И ему неожиданно стало легко и радостно на душе.

В кафе «Сарабанда», как оказалось, надо было заходить со служебного входа, а главный, для посетителей, был еще закрыт. Дамиру пришлось обойти здание и позвонить, чтобы Данара могла впустить его.

В помещении было тесно – барная стойка, маленькая сцена и множество столиков. Вместе с Данарой на сцене было двое: один – молодой парень, похожий, скорее, на татарина, чем на казаха, длиннорукий, мускулистый и нескладный, игравший на домбре, а второй – пожилой казах на ударных, у которого, похоже, была какая-то проблема с ногами; увидев Дамира, он с трудом поднялся со стула – и вдруг лицо его зло заострилось. Старик резко сказал что-то Данаре по-казахски, Данара ответила, и голос ее звучал просительно; старик опять надавил, и Дамир расслышал одно из немногих слов, которые он знал по-казахски – жок, «нет». После чего пожилой музыкант поднялся и на дрожащих ногах стал спускаться со сцены. Вместе с ним отложил домбру и молодой – видно было, что он тоже готов уйти, поддерживая старика.

– Я помешал Вам? – спросил Дамир.

– Ты еще спрашиваешь? – сквозь зубы бросил молодой, укладывая свою домбру в футляр. – Такие, как ты, созданы, чтобы нам мешать. Орыспай4 хренов! – Вот зачем ты сюда вообще приперся? Эххх…. зачем только Данара тебя позвала!?

Дамир хотел ответить что-то, но вдруг ему в глаза бросилась одна странность, от которой он на секунду потерял дар речи: ни на ком из троих, ни на Данаре, ни на татарине, ни на старике, змей не было, но сами они при этом не светились, как живые люди, а словно отсвечивали отраженным светом, как металлические фигуры; Данара была медной, татарин – серебристый, а пожилой казах, скорее, отдавал старым золотом. Завороженный этим зрелищем, он потерял несколько секунд, и момент был упущен; оба мужчины вышли из кафе, громко хлопнув дверью.

– Ну что, добро пожаловать в наше недоброе общество. – Грустно сказала Данара. – Твердолобые они. Застыли в своей седой древности и не понимают, что мир изменился… – она посмотрела на Дамира, откинув челку, и вдруг Дамир заметил, что глаза у нее потрясающе красивые – черные, влажные, раскосые, как у газели, почти лишенные белка – такие бывают только у женщин этой земли. Он поймал этот взгляд – и что-то сладко кольнуло внутри, и подумалось, что может, даже и хорошо, что те мужчины ушли.

– А может, знаешь, оно и к лучшему. – словно услышав его мысли, продолжила она. – Я тебе и сама смогу объяснить все… если ты, конечно, вообще сможешь услышать. Садись.

Дамир хотел спросить ее, почему у них нет змеев, у него вообще была куча вопросов, но девушка приложила палец к губам, и он подчинился. Данара, улыбаясь, сунула ему в руки бубен – дангыру, а сама взяла кобыз. – Вот, смотри. Ты хоть на каком-то музыкальном инструменте играл когда-нибудь?

Дамир отрицательно покачал головой.

– Эхх, и в этом тебя недопекли, шала-баксы иностранный. Ладно, я буду играть, а ты попробуй подстроиться. Все равно это… другое.