Рейс в одну сторону 2 Федор Лопатин

После странного звука, раздавшегося в медкабинете, дверь оставалась закрытой. Никто оттуда не выходил в течение долгой напряженной минуты, и Трясогузов, быстро глянув на Канарейкина, жестом показал, что надо бы подойти и, хотя бы, дверь открыть, чтобы всё, наконец, увидеть.

Канарейкин встал со стула. Книжка снова упала на пол, но охранник даже не оглянулся. Он подошел к кабинету и тихо постучал. Ему не ответили. Он оглянулся на Трясогузова.

– Стучи еще! – сказал толстяк.

Охранник снова постучал и крикнул в замочную скважину:

– У вас там всё нормально, Маргарита Павловна?

– Да, да, всё прекрасно! – тут же ответила Кондрашкина, хотя голос ее был каким-то странным.

– Я вам нужен? Можно к вам зайти? – вновь спросил Канарейкин.

– Нет – у меня осмотр! – строго ответила она. – Я сама позову!

Канарейкин пожал плечами.

– Слыхал?

– Ага, – ответил Трясогузов. – И часто у нее так?

– Первый раз: никогда раньше там никто так не падал, – ответил Канарейкин.

– Понятно.

Трясогузов снова посмотрел на фотографии охранника: счастливое, в общем-то, лицо ребенка, пусть и сидевшего в инвалидной коляске. Наверное, Альфред в детстве тоже выглядел вот таким же довольным жизнью, только он ничего не помнил о том времени…

Дверь медкабинета, наконец, открылась: вышла Елена – бледная, и, словно, еще более худая.

– Пока, Рит, – сказала она тихим голосом и, не глядя на Трясогузова, подошла к невидимой двери, тут же открывшейся перед ее носом, когда она тихо произнесла «волшебные» слова.

– Прошу, – сказала Кондрашкина Трясогузову, тревожным взглядом провожавшему Елену.

– Что с ней? – спросил он, как только въехал в кабинет.

Кондрашкина улыбнулась:

– Обычные женские дела, которые вам не должны быть интересны. Ну, что ж, займемся вами?

Маргарита вновь достала из ящика стола серебристый кубик и положила его рядом с медкартой Трясогузова.

Он хотел заглянуть в эту карту, чтобы хотя бы прочесть диагноз, или еще что-нибудь, говорившее о его лечении, но Маргарита, проследив за его взглядом, закрыла карту и, облокотившись о спинку стула, спросила:

– Как вы себя сегодня чувствуете? Подождите, не отвечайте, – она вытянула вперед руку, – сначала ответьте, как вы спали сегодня ночью?

Трясогузов пожал плечами, потом стал вспоминать.

– Ну, и как же вы спали? – вновь повторила Маргарита свой вопрос, слегка раздраженная затянувшейся паузой.

– Вы знаете, – ответил Альфред, – мне перестали сниться обычные сны, вернее, снятся, но уж больно странные они какие-то.

– Почему вы называете их странными?

– Ну, потому что, так и есть! – ответил он, удивляясь, что Маргарита не смогла его понять.

– А если конкретнее?

Трясогузов вновь на секунду задумался.

– Ну, мне снится одна и та же женщина, которая пропала с нашего корабля, когда мы плыли сюда, на «Цитрон». Многие, в том числе и я, посчитали ее тогда мертвой. Но она снится мне и, вроде как, зовет куда-то, а я ничего понять не могу.

Маргарита внимательно на него посмотрела.

– Вас связывали личные отношения?

Трясогузов улыбнулся:

– Нет, мне она, в общем-то, была безразлична, как женщина, но вот, моему другу Штукку…

Маргарита вновь подняла руку в протестующем жесте:

– Нет, о друзьях мы не будем сейчас говорить – только о вас. Итак, она вас куда-то зовет, но вы не можете понять, куда, так?

– Да, – кивнул Альфред.

– Вы можете описать обстановку, в которой вы, в тот момент, находились?

– Ну, примерно, – сказал Трясогузов, вспоминая детали. – Остров, какой-то, где много солнца; ветерок такой слабенький-слабенький; песок, как на пляже. Много, очень много песка. И, вы знаете, скорее всего, это не песчаный карьер, и даже не пляж, а, наверное, часть пустыни.

– Так, хорошо, – снова перебила его Маргарита, – мне нравится, что вы можете так много вспомнить, несмотря на то, что эти сновидения могут длиться всего несколько секунд, но наш мозг, за это время, может запомнить всё до мельчайших деталей. А теперь, напрягитесь и вспомните, пожалуйста, что она вам говорила, и как звала к себе, то есть, какие жесты при этом использовала, например.

Трясогузов снова задумался: о своих собственных снах с ним так долго еще никто не говорил. У него даже голова разболелась от этих воспоминаний, но он старался сделать так, как просила Кондрашкина, вытаскивая из памяти деталь за деталью.

Прошло около часа. За это время пришел Рыльский, ее неизменный сменщик. Она ему мягко сказала, что ей нужно еще поработать хотя бы полчаса. Рыльский, будучи дотошным типом, хотел было, возразить: почему, мол, он должен сидеть в коридоре с этим чудовищем, как он назвал Канарейкина, и ждать, пока она там доделает то, с чем должна была управиться еще вчера.

– Еще вчера, вы понимаете?! – неожиданно повысил голос Рыльский, словно она отнимала у него самое дорогое в жизни.

Маргарита спокойно на него посмотрела и сказала:

– Я отработаю это время.

– Но как? – вскричал Рыльский, глядя возмущенными маленькими глазками через, покрытые испариной, очки.

– Я приду… Какого там, получается, числа?

– 19-го января – Крещение Господня, Маргарита Палн-на! – крикнул ей в лицо Рыльский.

– Не надо так орать – я прекрасно вас слышу, – ответила она, прикладывая руку к голове.

– Не уверен! – тем же тоном ответил он.

– А чегой-то вы так с дамой разговариваете? – подал голос Трясогузов.

Рыльский удивленно оглянулся:

– Это еще что такое? – спросил он, указывая пальцем на Альфреда, который, как ни в чем ни бывало, сидел, раскачиваясь в своем кресле, как маленький ребенок.

– И прекратите скрипеть своим стулом… – начал, было Рыльский.

– Это не стул, а кресло, уважаемый, – ответил Трясогузов и улыбнулся. – А если хотите точнее, то это инвалидное кресло, выпущенное в 1987-м году, сделанное из стали прекрасного качества – той самой, советской стали, а не этого…

– Вот только сейчас не надо мне тут… Не надо, понимаете ли, восхвалять…

– Никто и не восхваляет: просто, факты – упрямая вещь: этому креслу тридцать с лишним лет. А на современном дерьме я бы далеко не уехал, в буквальном смысле.

Рыльский покраснел, как рак, и, снова повернувшись к Кондрашкиной, с жаром спросил:

– Ну, так и что же мы с вами решим?!

– Так, как я сказала: полтора часа свободного времени ваши, и произойдет это на Крещение. Согласны?

Рыльский кивнул и тут же вышел в коридор, не забыв кинуть злобный взгляд на Трясогузова. Когда захлопнулась дверь, Альфред, показывая большим пальцем себе за спину, спросил:

– Он теперь будет мне мстить?

Кондрашкина хихикнула:

– Ну, если только, не знаю даже, заставит вас подняться с вашего кресла и самому туда сесть, а так… Да что он может? Не переживайте даже. И да, впредь не советую вам влезать в разговоры взрослых людей, вам понятно?

– А сколько вам лет, если не секрет? – спросил неожиданно Трясогузов.

Маргарита улыбнулась:

– Вот это я называю хамством: дама всегда скрывает свой возраст, и неприлично спрашивать ее об этом – лишь годовые кольца на срезе могут сказать всю правду.

– Ух ты, жуть какая, – сказал Трясогузов и передернул плечами. – Вам самой-то не страшно так шутить?

– Нет, – ответила Кондрашкина, крутя кубик пальцами. – Мне и так здесь каждую смену… Ой, извините – мы отвлеклись.

Она мотнула головой, словно сбрасывая что-то гнетущее лишнее, мешающее работе.

– Итак, расслабьтесь и слушайте только мой голос. Раз, два, три…

Трясогузов, следящий за кубиком, вновь куда-то поплыл, оказавшись в сосновом лесу, наполненном запахом хвои от раскаленной на солнце смолы.

Когда через сорок минут в дверь постучал Рыльский (Маргарита знала этот нервный мелкий стук), она начала обратный отсчет:

– Десять, девять…

Трясогузов пришел в себя.

– Где это я? – спросил, он, широко открыв глаза, непрестанно охая и ахая.

– Может хватит? – спросила Маргарита усталым голосом, – здесь вы, и никуда не убегали.

Трясогузов потянулся, как от долгого сна.

– Как приятно иногда походить по лесу, да без этой чертовой коляски, – он с силой ударил локтем по вытертой деревянной ручке, и, видимо, попал нервом по ребру подлокотника.

– Ой, блин, больно-то как?

Маргарита усмехнулась:

– Хорошо, что мужики не рожают, правда?

– Ага, вот это самое прекрасное в нашей жизни, – отозвался Трясогузов, потирая ушибленное место.

Кондрашкина вновь что-то писала в его карте и он, уже, не старясь туда заглядывать, спросил:

– А что, все-таки, случилось с Еленой?

Маргарита вздохнула:

– То самое, о чем мечтают многие женщины.

– А о чем мечтают… Подождите, то есть, вы хотите сказать, что Елена…

– Да, – тихо, почти одними губами сказала Маргарита, указав глазами на закрытую дверь.

Трясогузов понимающе кивнул и также тихо добавил:

– Но, ведь, за годы моей работы на архипелаге, я не помню ни одного случая, чтобы…

– Вот именно, – ответила Кондрашкина, не меняя тональности в голосе, – и об этом ни одна душа не должна знать, вы меня поняли? Я случайно проговорилась, поэтому, вы должны меня понять и… простить, что не смогла сдержаться. Мы договорились? – она так на него посмотрела, будто и впрямь надеялась, что этот толстый весельчак, любящий потрепаться где надо и не надо, вдруг будет держать в тайне этот дамский секрет.

Трясогузов кивнул. Маргарита кивнула в ответ, как бы скрепляя договор о совместном молчании.

– Предупреждаю вас, если вы нарушите свое слово, тогда это может плохо кончиться для всех нас, – прошипела Маргарита.