Обычная история Данил Фарафонов

Я бы хотел посвятить эту книгу

кому-то конкретному, но выбрать

из трёх человек слишком трудно,

поэтому посвящаю эту историю всем,

кто чувствует себя одиноко.

Теперь, пришла пора прощаться

Спасибо всем за вашу доброту

А мне пора уже признаться

Я слаб, и попадаю в пустоту

Поступок силы бьет опять

Он хочет всё обременять

А я не в силах совладать с собою

Я новый мир прям здесь устрою

-Помилуй нас, Боже, по великой милости Твоей, молимся Тебе, услышь и помилуй…

–Господи помилуй.

–Ещё молимся об упокоении души усопшего раба Божия, и прощении ему всякого согрешения, как вольного, так и не вольного…

–Господи помилуй.

–Дабы господь Бог водворил душу его там, где праведные обретают покой…

–Господи помилуй…

Укромная церковь находилась на краю небольшого захудалого городишки. Мертвая тишина улицы перебивалась протяжными стонами собравшихся. Молящиеся то и делали, что повторяли «Господи помилуй» и дальше утыкались носом себе в грудь. Темные бархатные платки покрывали головы и подбородки женщин. Длинные юбки практически волочились по полу. Мужчины, облаченные в черные мантии и балахоны, стояли подле своих спутниц. Все крестились. Лица не выражали никаких эмоций, но атмосфера стояла гнетущая. Каждый здесь знал практических всех, но создавалось ощущение, будто они впервые видят весь этот грязный сброд. В центре зала стоял открытый гроб. Он был поставлен так, чтобы все могли полюбоваться мертвецом в строгом костюме. Размер был подобран неудачно, и воротник сильно сдавливал шею. Из-за этого, бело-серое лицо покойника слегка распухло. Своей гримасой он никак не отличался от лиц, стоящих перед ним.

Чуть поодаль гроба стоял сверкающий поп. В отличие от остальных, он был одет в золотую тряпку, напоминающую больше облезлый желтый халат, чем обличение священника. Медленно и монотонно он читал молитву, не поднимая глаз на пришедшую публику. Уголки его рта едва двигались, даже не углубляя старческие морщины, и, если смотреть чуть издалека, казалось будто звук появляется самостоятельно. Полное лицо служителя алтаря поблескивало из-за пота, особенно выступившего на его толстом лбу. Большой горбатый нос тоже был залит каплями пота. Маленькие губы, хоть и не особо заметно, неустанно двигались, иногда аккуратно сворачиваясь в трубочку, чтобы протянуть какую-нибудь гласную. Мокрые, нависшие, неухоженные брови перекрывали и без того узкие, опущенные в книгу, глаза. Снизу их подпирала косматая, седая борода. Во взгляде чувствовался холод и усталость, свойственные офисному клерку, в конец обессилившему от тягостей своей жизни.

–Успокой, Спаситель наш, с праведными раба Твоего и посели его во дворах твоих… – раздался приглушённый скрежет кремля. Все продолжали стоять, согнувшись, и стараться не обращать внимания на непонятный звук.

–Как написано, не взирая как Благой на согрешения его…

Скрежет.

–Вольные и невольные…

Скрежет.

–И на всё, в ведении и в неведении содеянное, Человеколюбец.

Скрежет.

–Господи помилуй… – громко хором простонала толпа.

Громкий стук двери сотряс застоявшийся воздух. Никто даже не поднял своего сопящего носа. Прихожане были слишком заняты своим жалобным мычанием и до входящих и выходящих им не было дела…

За стенами тёплой церкви метался вьюжный ветер. Холодное зимнее утро пробирало каждого до костей. Тяжелые хлопья слипшегося снега падали с серого неба на толстый слой льда озера, выкопанного прямо у входа в храм всех потерянных, и давно заброшенного за ненадобностью. Среди всей этой белой “красоты” тлела сигарета, лишь изредка разгораясь сильнее от долгого вдоха. Никотин никак не помогал, но не было плохо или грустно, лишь физическая тяга к этому едкому, сладковатому дыму притягивала уже заканчивающуюся папиросу к губам. Саймон отходил всё дальше от места отпевания, снежные деревья сменились голой улицей, по обеим сторонам заросшей бетонными коробками. Один дом сменялся таким же серым домом. Изредка проедет машина, упадет окурок, очередной скрежет кремня, и опять пальцы потянутся к сухим губам. Пустой темный переулок сменит переулок со сложенным пополам парнем, дальше снова пусто. Сама улица была практически безлюдна. Кому есть дело до утра воскресенья, когда завтра опять тащиться до такого же грязного здания, как собственный дом, чтобы отсидеть там восемь часов и поплестись обратно. Вечером слушать глупые сплетни жены и детей, их ноющие голоса о том, как этот мир жесток и не справедлив, как он обошелся с ними, закинув сюда умирать. Все в Санто-Миро умирали, только эта смерть была не от остановки сердца, инсульта или инфаркта. Их сердца всё ещё бились, отчаянно бились, но забивались. Вот и Саймон это понимал, но в отличие от других жителей, он понял и принял это довольно давно, и его сердце уже практически не стучало. Он шел всё дальше и дальше. Дойдя до очередного переулка, он завернул в него. Зачем он пошел домой, никто не знал, даже сам Саймон. Выкинув весь завалявшийся в его карманах сор, он тихо вставил кривой ключ в гнилую замочную скважину и, не издавав ни единого лишнего звука, зашел к себе.

Квартира выглядела ещё печальнее, чем пейзаж за окном. Безнадёжна, как каждый прожитый день на свете, особенно в Санто-Миро. Тусклые лучи маленькой лампочки освещали центральную часть спальни, не доходя до желтых стен. В остальных комнатах вовсе было темно. Из трубы, идущей со второго этажа, сочилась мутная вода цвета глины, каплями, разбивающимися о вздувшийся паркет, или тоненькими струйками, медленно ползущими по обоям. Сложно было поверить, что здесь кто-то живет, если бы не посуда, с прилипшими остатками вчерашнего ужина, и стойкий запах сигарет, въевшийся во всё, что находилось внутри. Быстро скинув на диван куртку, Саймон сел в старое, потрёпанное кресло, вытащил из-за пазухи сегодняшнюю газету и стал бегло читать.

–«Мелисса Брукс, недавно вышедшая замуж за известного писателя Дарвина Брукса, скончалась от передозировки неизвестными препаратами. Её муж в отчаянии выпрыгнул из окна своего офиса на Сильвер Виндс». Забавно, а ведь мог выбраться отсюда, интересно писал. – Саймон сидел сгорбившись, не касаясь спиной кресла. Газета аккуратно лежала у него на коленях. Его широко раскрытые глаза скакали со строчки на строчку, пытаясь зацепиться хоть за что-то интересное. Одной рукой он держал тлевший бычок, другой переворачивал страницы. – «Роберт Хейл, в последнем обращении к сенату, заявил о необходимости увеличения давления на аферистов и мошенников». Давай ещё и им запрети нормально жить, смешной идиот. «Закари Хантер объявил о завершении своей карьеры в качестве футболиста, изъявив желание продолжить свою деятельность в клубе в роли тренера». Ну удачи, Закари, может именно ты вытащишь нас из полной жопы, хотя бы наш спорт.

Внезапно из кухни послышался треск. Это был полусломанный телефонный аппарат, криво прикрученный к стене на два самореза. Он яро дёргался и бился о стену, создавая ещё больше шума. Саймон неохотно сложил газету и подошёл к телефону.

–Саймон? Ты слышишь меня? – из трубки послышался женский голос, прерываемый шумом вокзала, неразборчивыми разговорами и громкими объявлениями отправляемых поездов.

–Слышу плохо. Что ты хочешь? – быстро и безразлично отвечал Саймон.

–Не можешь сказать, ты сегодня будешь свободен в три часа?

–Не знаю, надо свериться с графиком. – Саймон развернул газету и стал громко шуршать листами, изображая поиски затерявшегося плана. – Нет, не думаю. Дел слишком много. А что ты хочешь?

–Думала, может встретишь меня с вокзала, родители вернутся только завтра. Пустишь переночевать? – в голосе послышалось лёгкое отчаяние, но он звучал громко, пытаясь перекричать шум.

–Переночевать приезжай. Встретить не могу, Лили, найди другого спутника. – договорил Саймон. Не дожидаясь ответа, он повесил трубку, чуть не вырвав хлипкие болты.

Снег за окном потихоньку утихал. Саймон натянул свою помятую куртку и вышел на улицу. Тучи расходились, пропуская редкие солнечные лучи. Дома казались чуть светлее, но всё такими же безликими. Опять череда коробок, переулков и дорог. На одном из перекрестков показалась потухшая лампа с надписью «У Джо». Она моргнула несколько раз ярко-неоновым цветом, словно зазывая к себе. Саймон остановился прямо перед вывеской. Недолго думая, он стряхнул снег с плеч и зашёл внутрь.

И новый мир погряз в грязи

Особенно страшнее он вблизи

Потухший глаз, засохший рот,

Но спирт наполнит мой живот

За толстой деревянной дверью скрывался небольшой бар. Единственным источником света внутри была одинокая лампа без плафона, свисавшая с грязного потолка. Около десятка столов стояли в случайном порядке. Несколько человек уже сидели со стаканами, надеясь хотя как-то облегчить свою жизнь. Преимущественно все сидели по одиночке. Только в углу за круглым столом сидела компания из трех человек. Они тихо переговаривались и иногда, из их угла вылетал такой же тихий смешок. Кроме них в зале никто не издавал ни звука. «Вышел с кладбища, чтобы попасть в такое же.» – подумал Саймон, проходя мимо распивающих.

–Эй, Джозеф! – уже вслух прикрикнул Саймон, садясь за барную стойку.

Из-под неё медленно и кряхтя, поднялся сухой старик лет семидесяти на вид. На нем был строгий офисный костюм. Заметно потрепанный черный пиджак был разорван с левой стороны груди. В щетинистый подбородок упирался помятый белый воротник рубашки, поверх которого был повязан серый галстук. Лицо имело бледно-красный оттенок, то ли удушающей рубашки, то ли от количества спиртного, то ли от тягости прожитых лет. Этот цвет в сумме с белоснежными бакенбардами придавали его лицу вид вертикально повернутого сэндвича с испортившимся джемом. Большие и такие же седые брови были растрепаны и длинные волоски торчали во все стороны. Под ними виднелись впалые, но большие глаза. Они выглядели уставшими и постоянно слезились, из-за чего бармен всегда имел в нагрудном кармане небольшой платочек. На макушке блестела огромная лысина. Она была настолько гладкой, что создавалось ощущение, будто там находилась не голова старика, а новенькое, идеально отполированное зеркало. Под плешью красовался лоб, напоминающий стиральную доску из-за длинных и глубоких морщин. Большой прямой нос тоже был покрыт морщинами. Только маленький рот остался без них. Он был аккуратно поджат, и сероватые губы никак не меняли своего положения с течением времени.