Легенды Древней Руси Григорий Меньщиков

Сумерки ложились на землю тяжёлым покрывалом, когда обоз переселенцев остановился у кромки леса. Колёса телег скрипели в последний раз, врываясь в сырую глину, а кони, фыркая, встряхивали гривами, словно чуяли что-то в воздухе. Двадцать семей, сорок с лишним душ, покинули родные земли у реки Великой, гонимые слухами о набеге северян. Здесь, на южной опушке неведомой пущи, они решили пустить корни. Лес стоял перед ними стеной – тёмный, густой, с ветвями, что сплетались, как пальцы старухи, укрывая тайны от чужих глаз. Ветер гудел в кронах, и этот звук казался живым, будто сама чаща дышала.

Ратибор, вождь общины, спрыгнул с передней телеги. Высокий, с широкими плечами и бородой, тронутой сединой, он выглядел как человек, привыкший держать слово. Его топор, висящий на поясе, поблёскивал в свете угасающего дня. Он обвёл взглядом людей – усталых, но полных надежды – и кивнул, словно подтверждая: место выбрано верно.

– Здесь будем жить, – сказал он низким голосом, от которого никто не смел спорить. – Лес даст нам дрова, река за холмом – рыбу. Ставьте срубы, пока светло.

Мужчины принялись за дело, не теряя времени. Топоры вгрызались в молодые сосны, срубая их с хрустом, а женщины развели костры, чтобы согреть детей и сварить похлёбку из остатков припасов. Дым поднимался к небу, смешиваясь с запахом смолы и влажной земли. Лада, тонкая девушка с длинной русой косой, помогала матери раскладывать шкуры для ночлега. Её большие глаза то и дело косились на лес. Ей чудилось, будто за стволами кто-то шевелится – тень мелькнёт и пропадёт, как морок. Она тряхнула головой, отгоняя глупости, но сердце всё равно билось чаще.

– Не смотри туда, – буркнула мать, заметив её взгляд. – Лес – он чужой. Не зови беды.

Лада промолчала, но слова матери только разожгли её любопытство. Она слышала от деда Вещего, старика с их общины, что в таких местах живут духи. "Лешие, водяные, русалки, – шептал он, когда дети собирались у его костра. – Они старше нас, старше богов наших. Не трогай их – и они тебя не тронут". Дед Вещий сидел теперь у огня, грея скрюченные пальцы, и бормотал что-то себе под нос. Его никто не слушал – старик давно слыл выдумщиком.

К ночи первый сруб уже обрёл очертания. Мужчины вбивали колья в землю, сооружая частокол, а Велеслав, лучший охотник среди них, точил стрелы, сидя у костра. Его лицо, покрытое шрамами от былых схваток, кривилось в усмешке, когда он поглядывал на лес.

– Завтра добуду оленя, – бросил он, ни к кому не обращаясь. – Или медведя, коли повезёт. Шкуры нам пригодятся.

– Не торопись, – отозвался Ратибор, подбрасывая ветку в огонь. – Сначала дом поставим, а там видно будет.

Велеслав хмыкнул, но спорить не стал. Он был молод, горяч и не любил ждать. Лес для него был просто добычей – мясом, деревом, шкурами. О духах он не думал.

Ночь опустилась быстро, как всегда в этих краях осенью. Звёзды едва пробивались сквозь тучи, а луна висела бледным пятном над верхушками сосен. Люди улеглись спать, завернувшись в шерсть и шкуры, под треск костров и далёкий вой волков. Лада лежала с открытыми глазами, прислушиваясь. Ей слышалось не только волки – где-то в чаще хрустнула ветка, зашуршала листва, будто кто-то ходил кругами. Она приподнялась, вглядываясь в темноту за частоколом, но ничего не увидела. Только ветер качал ветви, да тени плясали в отблесках огня.

Утром всё изменилось. Когда люди проснулись, у входа в недостроенный сруб лежала аккуратная связка хвороста – сухого, готового к огню. Ратибор нахмурился, обошёл лагерь, спрашивая, кто это сделал. Никто не признался. Мужчины пожали плечами, женщины зашептались, а Велеслав лишь сплюнул в сторону.

– Ветром надуло, – бросил он, хотя сам не верил в свои слова. Ветер не складывает ветки так ровно.

Дед Вещий, шаркая, подошёл к хворосту и долго смотрел на него, щуря мутные глаза. Потом пробормотал:

– Лесной хозяин пожаловал. Благодарить надо.

– Хватит бредить, старик, – оборвал его Ратибор. – Нам работать пора.

Но Лада заметила, как вождь всё же бросил тревожный взгляд на чащу. Она сама не могла отвести глаз от деревьев. Ей казалось, что лес смотрит в ответ.

День прошёл в трудах. Мужчины рубили деревья, женщины таскали воду от реки, дети собирали грибы на опушке. К вечеру второй сруб был почти готов, а частокол вырос выше человеческого роста. Усталые, но довольные, люди собрались у костра, деля лепёшки и сушёное мясо. Велеслав ушёл на разведку с луком и вернулся с зайцем, которого тут же зажарили. Еда пахла сытно, и впервые за долгие дни пути переселенцы смеялись, рассказывая друг другу байки.

А лес молчал. Ни звука, ни шороха – только тишина, густая, как смола. Лада сидела ближе к огню, грея руки, и вдруг заметила: тень от сосны у частокола шевельнулась. Не так, как от ветра, а словно кто-то шагнул в сторону. Она моргнула – тень исчезла. Сердце заколотилось, но она промолчала. "Показалось", – решила она, хотя знала, что нет.

Наутро их ждал новый сюрприз. Тропа к реке, вчера заваленная буреломом, оказалась расчищена. Толстые ветви, что вчера ломали телеги, лежали в стороне, будто кто-то убрал их за ночь. Ратибор долго стоял над тропой, сжимая топор, но ничего не сказал. Люди зашептались – кто про удачу, кто про духов. Дед Вещий только ухмыльнулся, бормоча: "Хозяин леса добрый, пока его не злишь".

Лада смотрела на деревья, и ей чудилось, что в глубине чащи мелькнула фигура – высокая, сутулая, с ветками вместо волос. Она отвернулась, боясь верить глазам. Но с того дня она знала: они здесь не одни.

Прошла неделя с тех пор, как переселенцы обосновались на опушке. Лес, сначала казавшийся угрюмым и чужим, начал открывать свои дары. Рыба в реке ловилась легко, словно сама плыла в сети, грибы росли густо вдоль троп, а деревья, что рубили для срубов, падали ровно, будто кто-то заранее надрезал их у корня. Люди шептались об удаче, но никто не смел говорить громко. Даже Ратибор, суровый и недоверчивый, стал мягче. Он ходил по лагерю, проверяя частокол и крыши, и впервые за долгое время улыбался, глядя, как дети играют меж недостроенных домов.

Лада замечала больше других. Каждое утро она находила что-то странное: то у костра лежала горсть ягод, которых никто не собирал, то вёдра с водой оказывались полными, хотя ночью никто к реке не ходил. Однажды она вышла за хворостом и наткнулась на мёртвого волка – его шея была свёрнута, как от сильного удара, а рядом не было ни следа крови, ни следов борьбы. Она рассказала об этом матери, но та лишь отмахнулась: "Зверь сам подох, не выдумывай". Лада не спорила, но в душе знала – здесь что-то большее.

Дед Вещий, напротив, не молчал. Каждый вечер у костра он заводил свои рассказы, пока люди ели похлёбку или чинили сети. "Лесной хозяин тут, – говорил он, тыкая кривым пальцем в темноту. – Добрый он, коли не трогаешь его. Оставьте ему лепёшку или молока крынку – и будет вам ладно". Мужчины посмеивались, женщины качали головами, но Лада видела, как некоторые украдкой бросали корки хлеба за частокол. Она сама однажды оставила у старой сосны кусок лепёшки – наутро его не было.

Велеслав, охотник, не верил в байки старика. Он возвращался с добычей каждый день – то с зайцем, то с куропаткой, а однажды притащил целого кабана. Его стрелы били без промаха, и он хвалился этим, сидя у огня. "Лес – мой, – говорил он, жуя мясо. – Бери, сколько хочешь, он не обеднеет". Ратибор хмурился, но не возражал – шкуры и мясо шли на пользу общине. Поселение росло: три сруба уже стояли под крышами, четвёртый строился, а вдоль частокола появились ямы для запасов.

Но чем больше люди брали, тем меньше они замечали дары леса. Ягоды, что раньше лежали у порога, исчезли. Тропы, что вели к реке, начали зарастать колючим кустарником. Однажды утром сети, оставленные на ночь, оказались пустыми – рыба словно ушла. Ратибор списал это на холод: осень переходила в зиму, и река покрывалась тонким льдом. Но Лада чувствовала – лес меняется. Ветер стал резче, деревья скрипели громче, а тени в чаще казались гуще, чем прежде.

Первый знак пришёл через Велеслава. Он ушёл на охоту утром, пообещав принести оленя. Вернулся к полудню, злой и пустой. "Следы пропали, – бросил он, швыряя лук на землю. – Шёл за зверем, а тропа в никуда привела. Часа два плутал, пока дом увидел". Мужчины посмеялись над ним, но Лада заметила, как он потирал шею, словно кто-то сдавил её в темноте. На следующий день он снова пошёл в лес – и снова вернулся ни с чем. Его лицо было бледным, глаза бегали, но он молчал, лишь точил стрелы с остервенением.

Тогда же начали пропадать вещи. У одного мужчины исчез топор – нашли его в трёх шагах от частокола, вбитым в пень так глубоко, что пришлось вырубать вместе с деревом. У женщины пропала крынка с молоком – к вечеру она стояла у реки, пустая, с трещиной по боку. Люди винили друг друга, ссоры вспыхивали чаще. Ратибор кричал, требуя порядка, но даже он не мог объяснить, почему дрова, сложенные у костра, к утру оказывались разбросаны по лагерю.

Дед Вещий твердил своё: "Хозяин гневается. Берите меньше, благодарите больше". Ратибор наконец не выдержал. "Старик, хватит пугать людей! – рявкнул он. – Лес – это лес, а не твой леший". Но той же ночью случилось то, что заставило его задуматься. Ветер сорвал крышу с одного из срубов, хотя буря не бушевала. Брёвна разлетелись, как от удара, а внутри дома нашли следы когтей – длинные, глубокие, словно медведь прошёлся по стенам. Только медведи не ломают крыши.