Лада решилась. На закате она взяла лепёшку, немного мёда в плошке и пошла к старой сосне, что росла у кромки леса. Она положила подношение у корней и шепнула: "Прости нас, хозяин. Мы не хотели зла". Ночь прошла тихо, а утром у сосны ничего не осталось. Люди заметили, что день выдался удачным – рыба вернулась в сети, а дрова горели жарче. Ратибор промолчал, но Лада видела, как он бросил в лес горсть сушёных грибов, будто невзначай.

Неделя прошла спокойно. Поселение обросло новыми домами, запасов хватало, и люди снова начали смеяться у костров. Но Велеслав не унимался. Ему мало было зайцев и птиц – он хотел добычу побольше, чтобы все видели его силу. Однажды утром он ушёл в лес с копьём и вернулся к вечеру, таща за собой медвежонка. Зверёк был ещё жив, когда Велеслав добил его у частокола, хохоча и показывая окровавленные руки. "Вот вам шкура на зиму!" – крикнул он. Женщины отвернулись, дети заплакали, а Ратибор покачал головой.

– Зачем убил малого? – спросил он. – Мать его придёт.

– Пусть приходит, – ухмыльнулся Велеслав. – Я и её уложу.

Той ночью лес завыл. Ветер гнул деревья, срывая ветки, а где-то в чаще раздался рёв – низкий, гулкий, от которого кровь стыла в жилах. Люди сбились в кучу у костра, держа топоры и копья. Лада смотрела на тушу медвежонка, брошенную у входа, и шептала: "Мы пропали". Утром мать медведица не пришла, но лес стал другим. Тропы путались, грибы исчезли, а вода в реке пахла гнилью. Велеслав только смеялся: "Пугливы вы все, как бабы".

Но через день пропал первый человек. Молодой парень, ходивший за дровами, не вернулся к ночи. Его нашли утром – живого, но трясущегося, с пустыми глазами. Он бормотал про "тень с рогами", что гнала его через чащу, пока он не упал без сил. Ратибор велел ему молчать, но страх уже поселился в людях. Они стали реже выходить за частокол, а дети плакали по ночам, говоря, что слышат шаги в лесу.

Лада снова пошла к сосне. Она оставила мёд и лепёшку, но на этот раз добавила нитку бус – красных, что носила с детства. "Прости нас, – шепнула она. – Скажи, чего ты хочешь". Утром подношение исчезло, а рядом лежала ветка – сухая, с шишкой на конце. Лада спрятала её, не зная, что это значит.

Велеслав же не унимался. Он собрал мужчин и объявил: "Пойдём за оленем. Хватит бояться теней". Они ушли в лес вчетвером, с луками и копьями. Вернулись трое – без добычи и без четвёртого. "Упал в яму, – сказал Велеслав, но голос его дрожал. – Ногу сломал, мы не смогли вытащить". Ратибор молчал, но Лада видела, как он сжал кулаки.

Лес больше не помогал. Дрова гнили, рыба не ловилась, а ночью за частоколом кто-то ходил – тяжёлые шаги хрустели в траве, но следов утром не находили. Дед Вещий смотрел на людей и качал головой: "Сами беду накликали". А Лада знала – это только начало.

Лес перестал быть просто лесом. Он стал врагом – молчаливым, но зорким, следящим за каждым шагом переселенцев. После пропажи четвёртого охотника люди боялись выходить за частокол даже днём. Тропы, что раньше вели к реке, теперь исчезали в колючей чаще, а вода в реке стала мутной, с привкусом железа. Рыба сгинула, словно кто-то выгнал её прочь. Дрова, что приносили в лагерь, тлели плохо, чадили чёрным дымом, и ночи становились холоднее, чем могли бы в эту пору.

Ратибор держал людей в кулаке, но даже его голос начал дрожать. Он собрал мужчин у костра, когда солнце ещё не село, и сказал: "Нельзя сидеть сложа руки. Завтра идём за дровами и мясом. Кто боится – пусть молится Перуну". Люди кивнули, но в глазах читался страх. Лада смотрела на вождя и видела, как он постарел за эти дни – морщины на лбу стали глубже, а руки сжимали топор так, будто ждали удара.