Ратибор молчал, глядя на мясо. Люди радовались еде, но Лада видела: олень был убит не ради голода. Его горло было перерезано дважды, шкура изодрана без нужды. Велеслав убил его из злости.

Той ночью лес ответил. Сначала пришёл туман – густой, серый, пахнущий гнилью. Он заполз в лагерь, гася костры, и люди задыхались от его сырости. Потом раздался звук – шаги, треск веток, рёв, от которого волосы вставали дыбом. Частокол затрясся, будто кто-то бил в него снаружи. Мужчины схватили оружие, женщины кричали, а Лада выбежала наружу, чтобы увидеть.

В тумане мелькнула тень – высокая, сутулая, с ветвями, торчащими из спины. Она стояла у частокола, глядя внутрь, и глаза её горели зелёным, как болотные огни. Лада упала на колени, шепча: "Прости". Тень шагнула ближе, и земля под ней задрожала. Потом она исчезла, но утром люди нашли у входа мёртвую собаку – ту, что лаяла на лес каждую ночь. Её шея была свёрнута, как у волка, что Лада видела раньше.

Ратибор собрал общину. "Это не зверь, – сказал он, глядя в глаза каждому. – Это дух. Мы его разозлили". Дед Вещий кивнул, бормоча: "Я говорил, а вы не слушали". Велеслав сплюнул: "Дух? Я его зарублю, как оленя!" Но даже он не скрывал страха.

Лада умоляла вождя: "Оставим лес в покое. Вернём ему долг". Ратибор задумался, но Велеслав перебил: "Покой? Когда мы голодаем? Надо больше рубить, больше брать!" Его поддержали несколько мужчин, и Ратибор уступил. Они решили идти глубже в лес, взять, что смогут, и показать, кто здесь хозяин.

Три дня они рубили деревья, тащили брёвна, убивали всё, что попадалось – зайцев, птиц, даже лисицу, что выбежала на тропу. Лес молчал, но Лада чувствовала, как он сжимается вокруг них. На третий день пропал ещё один – мальчик, сын кузнеца, ушёл за водой и растворился в чаще. Его мать выла, рвала волосы, а мужчины нашли только его шапку, утопленную в грязи.

Ночью леший пришёл открыто. Туман вернулся, гуще прежнего, и в нём зазвучали голоса – шёпот, смех, плач. Частокол трещал, будто его ломали руками. Люди видели тень – она ходила вдоль стен, выше человеческого роста, с руками, длинными, как ветви. Кто-то кричал, что видел глаза в ветвях, кто-то – рога, как у зверя. Ратибор бросил копьё в темноту, но оно упало в траву, не задев ничего.

Утром лагерь был в смятении. Еда гнила в ямах, вода текла чёрная, а у входа лежала груда веток – сухих, колючих, как предупреждение. Дед Вещий посмотрел на них и сказал: "Последний раз он просит. Не послушаете – конец".

Но Велеслав уже не слушал. Он схватил факел и крикнул: "Если лес хочет войны – пусть горит!" Ратибор пытался его остановить, но охотник вырвался, поджигая траву у опушки. Огонь лизнул деревья, и лес завыл – не ветром, а живым, яростным голосом. Лада упала на колени, закрыв уши, а люди смотрели, как пламя растёт.

Леший появился в огне – тень, выше сосен, с ветвями вместо рук. Он шагнул к лагерю, и земля треснула под ним. Велеслав бросился бежать, но споткнулся, упал, крича от ужаса. Огонь пожирал лес, а леший стоял, глядя на людей, пока дым не скрыл его.

Огонь пожирал лес с жадностью дикого зверя. Пламя взбиралось по стволам сосен, лизало ветви, превращая их в чёрные скелеты, и поднимало к небу столбы густого дыма. Запах смолы и гари душил, ветер гнал искры дальше в чащу, и казалось, что сама земля кричит от боли. Переселенцы стояли у частокола, глядя на дело своих рук. Кто-то шептал молитвы, кто-то молчал, сжимая оружие, а Велеслав, всё ещё с факелом в руке, хрипло смеялся, пока дым не заставил его закашляться.

Ратибор смотрел на огонь с каменным лицом. Его топор висел на поясе, но руки дрожали – не от страха, а от чего-то большего, чего он не мог назвать. "Мы избавились от него, – сказал он, но голос звучал глухо, словно он сам в это не верил. – Теперь лес наш". Люди кивнули, но никто не двинулся с места. Они ждали.