Вениамин Ростиславович не просто понуро побрёл к метро, он уже практически, как немолодая и видавшая виды тягловая лошадь-тяжеловоз, тащил за собой, раскачиваясь по-бурлацки на лямках из стороны в сторону, неравноценно из-за собственной непрактичности выменянную у врачей за неуместную шутку с ехидной гримасой упорхнувшей прямо из самой руки справки скрипучую и громоздкую, а главное, бесполезную телегу с капризной дальнейшей неопределённостью. Он двигал свою глупо приобретённую повозку уже ставшим привычным для него маршрутом, причём настолько привычным, что хоть экскурсоводом устраивайся на общественных началах для всех желающих с надеждой пройти к долгожданному диспансеру и вернуться, правда не всегда с той же решимостью и лёгкостью, иногда с телегой, как он в данном случае, а иногда уже и в ней самой с ногами. Клиентов бы было наверняка хоть отбавляй, любопытства ради. Всегда же будет интересно узнать одному человеку всю подноготную другого, причём даже хлебом в этот счастливый для него момент можно экономно не кормить, вообще не заметит, радостный. Вот они с телегой прошли от неисторического, но судьбоносного для многих диспансера, который, к счастью, и в архитектурном плане также отнюдь не являлся самым примечательным зданием многовековой столицы, мимо княжеской усадьбы, через территорию, отведённую для реставрированной церкви и вновь возведённых вспомогательных построек в виде стилизованных монастырских помещений. Проскрипели мимо прилегающего фигуристого пруда почти в виде значка бесконечности. Какое знаковое соседство! Насколько же всё-таки в жизни всё символично иногда бывает: дом Бога вместе с бесконечным существованием в одну сторону, бесконечность приводит в дом Бога в другую сторону. Лишь символичный Вениамин Ростиславович сегодня со своей телегой в одну сторону, а назавтра с ней же в другую. Он же не к Богу пока.
Наконец, он дотащился, минуя небольшой пустырь, до очень длинного десятиподъездного, но двенадцатиэтажного дома (не подумайте, что Вениамин Ростиславович, как истинный хоффмановский савант Рэймонд – «человек дождя», пересчитал всё быстренько сам, просто дом был типовой и когда-то новостроечный) с невысокой аркой посередине для хоть какого-то ежедневного удобства тамошних жителей. Само здание, честно говоря, было малопримечательным явлением столичной жизни, хоть с аркой, хоть без оной. Он уже хотел переключить неспешное внимание вымышленных экскурсантов – потенциальных получателей заветной справки или реально разочарованных отказников, смотря с какой стороны проводится осмотр, – с этого объекта на следующий пункт в программе осмотра, но именно в этот момент он напрочь забыл о своих обязанностях добровольного экскурсовода: он увидел себя, да, себя собственной персоной, выходящего через арку на бульвар, себя-то себя, но если точнее, то себя, выводившегося хозяином на поводке. В этом взлохмаченном длинношёрстном псе полудворового происхождения он моментально узнал себя по тому несчастному искалеченному виду, который он представлял. Вениамин Ростиславович непроизвольно встретился с взглядом его светлых глаз, которые как будто бы обесцветились от огромного количества слёз, выплаканных долгими ночами от обиды за свою такую ущербную собачью жизнь. Вениамин Ростиславович с телегой даже остановился, чтобы присмотреться к себе получше со стороны. Это было печальное, да нет, смело можно сказать, это было жуткое зрелище. Ему сразу вспомнилась огорчительная история из детско-юношеского прошлого о преданном белом Биме, но только не в прозаическом исполнении Гавриила Николаевича в виде повести, а именно в последовавшем через несколько лет кинематографическом варианте Станислава Иосифовича в виде слезливого двухсерийного фильма. Нет-нет, у Вениамина Ростиславовича не было чёрного мохнатого уха и заботливого, доброго хозяина Ивана Ивановича, не это роднило их, делало братьями-близнецами. Конечно, они к тому же не были даже похожи внешне. Но ведь было что-то в собаке на поводке особенное, не случайно он сопоставил её с собой. Да, было. Бедное четвероногое животное имело только… три (три!) конечности. Это как же так? Ей не хватало левой передней лапы. Она не пыталась бежать, она просто пыталась идти, но получалось у неё это настолько неуклюже, что её из-за отсутствия необходимой опоры в необходимое время заваливало на левую сторону, и, чтобы не упасть, ей приходилось подпрыгивать, снова подставляя под опору правую лапу. Остаток четвёртой лапы, выступающий из тела примерно на одну треть своей природной длины, совершал при этом какие-то судорожные вращательные движение, похожие на активное зрительское хлопанье в ладоши, но только одной имеющейся рукой. Каждое такое никчёмное движение вызывало душераздирающий вопль всего здорового организма у нормального человека. Это было ужасно, кошмарно, изуверски. Подскоки собаки на трёх лапах были живой картинкой не для слабонервных – закрывай глаза, отводи в сторону взгляд.