– Слушаю вас, на что жалуетесь? – привычно спросила прижившаяся в кабинете жрица, подозрительно наблюдая исподлобья за монотонными движениями восточного сувенира.

Вениамин Ростиславович усилием воли остановил разошедшегося болванчика, ясно осознавая, что тот его неуместно компрометирует.

– Не на что, я бы сказал, а на кого.

– Это как? И на кого же? – было видно, что участковая дама много старше средних безжалостных лет, но с довольно приятным выражением лица участливо заинтересовалась неопределённостью ответа.

Вениамин Ростиславович не стал в данном случае доигрывать сценический эпизод и поспешил внести ясность, не затягивая потенциальную интригу:

– На себя.

– А за что, интересно? Чем вы так перед собой провинились? – едва уловимый интерес мелькнул в глазах врача.

– За то, что накануне, будучи в прекраснейшем расположении своего духа, неудачно попытался у вашей коллеги, не имевшей, к сожалению, подобного настроения, получить справку об отсутствии тесной и долгоиграющей связи с вашим когда-то уважаемым учреждением.

– А куда вам нужна справка?

– В университет для работы.

– И кем?

– Профессором.

– Да? Вы действительно профессор?

– Уже давно.

– А что преподаёте?

– Историю и теорию международных отношений.

Доктору неотложно потребовалось вполне определённое время для осмысления услышанного редкого для тамошних старожилов сочетания немедицинских терминов. Познавательная озадаченность читалась на её открытом на соответствующей справочной странице лице – видимо, ей не приходилось видеть на рутинном приёме живых и настоящих профессоров, да ещё и специализирующихся в подобной, далёкой от повседневных забот области знаний. Ненастоящих, судя по всему, случалось, возможно, что и не редко. Надобилось в этой связи избавиться прежде всего от всяких всплывших из памяти сомнений относительно истинности присутствующей личности, поэтому последовала испытующая просьба.

– Расскажите, пожалуйста, что вчера произошло?

– Меня попросили сказать, чем отличается лодка от рыбы.

– Сказали?

– Сказал, – тяжело вздохнул Вениамин Ростиславович с видом закоренелого отказника в получении справок, – но вместо простого и ясного ответа взял и зачем-то откровенно пошутил.

– А зачем в самом деле? – участковая продолжала убеждать себя в правдивости слов посетителя.

– Сам этого не понял, видимо, было хорошее настроение.

– Как конкретно пошутили?

– Если говорить кратко, самую суть, без сопутствующих дополнительных эпитетов и комментариев, то заявил, что лодка дырявая, а рыба костлявая.

– И что за этим последовало?

– Да ничего особенного, кроме того, что справку мне категорически не дали, а направили на какую-то комиссию транзитом через посещение вас. Я бы сказал, что реакция была неадекватно предвзятой, а комиссия – как наказание за юмор.

– Ах, даже так, понятно, – как-то задумчиво-мечтательно произнесла участковая.

– После подобной реакции в вашем заведении на явную по форме и невинную по содержанию шутку, вам впору вешать над входом в диспансер, как когда-то фашисты, если верить в достоверность свидетельств ряда очевидцев, на воротах фашистского концлагеря Маутхаузен крылатую фразу из Данте, но, естественно, на немецком языке: «Lasst alle Hoffnung fahren, die ihr hier eintretet», только, принимая во внимание, что ваш диспансер не относится, я думаю, к разновидности концлагеря всё-таки, посоветовал бы заменить в ней [47]кое-что для пущей адекватности: «Оставь-ка шутку, всяк сюда входящий».

Участковый врач на пару секунд застыла от рубленного немецкого звучания, а потом, видимо, припомнив свои советские школьные годы, дозированно оживила проблеском разумения лишь светло-сероватый оттенок застывших глаз, что должно было показать собеседнику: шутка понята, но не одобрена. Затем взгляд зашевелился большим беспокойством, и это выразилось в следующей реплике: