– Если вы вчера так же вызывающе общались, то я очень даже хорошо понимаю, почему вам не выписали необходимую справку. У нас, знаете ли, как-то не слишком любят, или если точнее, то совсем не любят, когда пациенты начинают под руку шуточки отпускать или зачем-то глупо умничать, а если вы это делали одновременно, то… ну, в общем-то, и сами всё понимаете. А кроме того, со своими фашистами вы сейчас, конечно, сильно и, я бы сказала даже, в каком-то смысле обидно переборщили – это во‐первых, а во‐вторых, далеко не все психиатры не обладают тонким чувством юмора. В нашем коллективе тоже умеют остроумно пошутить, но надо знать где, когда, а самое главное, с кем.

– Право же, фашисты совсем не мои личные, они, если позволите, наши общие, коллективные, но я понял ваш откровенный намёк, – быстро ответил проницательный Вениамин Ростиславович, сообразив, что врачи могут ведь так же ревностно и критически относиться друг к другу, как, например, те же самые литераторы, что всем так хорошо известно из литературоведческих сочинений, – с ним однозначно согласен и поэтому уточняю совет перемещением фразы с фасада здания внутрь, на дверь кабинета вчерашней вашей коллеги, чуть выше таблички с указанием её фамилии, имени, отчества и специальности.

Взгляд продолжил сохранять свою прежнею неусидчивость частым похлопыванием ресниц, но с небольшим вкраплением прожилок некоего осмысления.

– Я опять всё понял и заменяю слово «коллега» на более нейтральное, например «соседка по этажу».

Глаза осветились пришедшим согласием и слились динамикой с остальными фрагментами лица, все элементы которого отныне выглядели единым изображением, и это наглядно служило подтверждением того, что теперь однозначно всё в репликах пациента находится на своих местах. Вениамин Ростиславович подумал про себя: «Такими темпами я скоро стану успешным физиономистом, можно будет на пенсии переквалифицироваться без дополнительного обучения».

– Но если у вас в уважаемом и дружном коллективе хорошо известно, что местом прежней работы соседки психоневрологической направленности были раскрашенные обидами и раздражениями застенки некоего фигурального гестапо, то с какой стати она принимает в стране-победительнице и в мирное время? Мы что, поголовно все советские подпольщики, красные партизаны, злостные шпионы, беспринципные коллаборационисты и всякого рода сочувствующие Neuordnung [48] на оккупированных территориях, хорошо сохранившиеся со времён Великой Отечественной войны?

– С этим уже давайте не ко мне, я – не главврач, – с заученным на многолетний зубок знанием дела закончила распоясавшийся разговор участковая и по-хозяйски (равнодушно) протянула многословно-говорливому от наболевшего за последние сутки посетителю необходимое направление на нежелательное, но требуемое для него тестирование.

Вениамин Ростиславович хотел бы, да и мог бы ещё многое добавить относительно соседки участковой, главврача и внутреннего дизайна диспансера, на языке у него просто так и вертелась нарядная фраза, чтобы себя показать:

Здесь врачи – узурпаторы,
Злые, как аллигаторы!

Правда, повертелась-повертелась, но не показалась, поскольку он быстро осознал благодаря прозвучавшему ответу бесполезность словесных потуг в данном кабинете – пришлось молча, демонстрируя лишь вдох и выдох, ретироваться с казённым листочком и в коридоре разом оказаться в ситуации, о которой мечтают если не миллиарды, то уж точно сотни миллионов людей на планете: по одному-единственному щелчку пальцев одной руки кардинально изменить свою судьбу. Не хватает денег на хлеб, нечем платить за жильё, никто, особенно молоденькие девушки, не любит, начальник – самодур, чиновник – идиот, в собственном доме взрывают, сбивает машина на переходе, дети – бездари, всё болит, по телевизору только низкосортная дрянь и так далее и тому подобное. Вдруг ты неожиданно даже для себя щёлкаешь пальцами, и наступает совершенно иная жизнь: сытая, богатая, счастливая, беззаботная, здоровая, справедливая, спокойная, весёлая, отпускная, курортная, царская, сказочная. У Вениамина Ростиславовича был именно этот момент, только, правда, совсем наоборот, прямо противоположный, о котором в здравом уме никто никогда не мечтает, но который, как правило, и приходит. Кто-то другой щёлкает пальцами за тебя, а твоя жизнь рушится подмытым берегом, наступает дантовский смысл