Удивительно так, но для Вениамина Ростиславовича ничего ужасного в этом не было. Ни одна фибра его тонко сплетённой филиграни души ни на йоту никуда не шелохнулась. Спросите, почему? Да нет, вовсе не потому, что его трепетное сердце вдруг как-то моментально окаменело, будто доисторическое дерево, или он был по жизни абсолютно равнодушен к животным вообще и к домашним в частности, или безучастен только по отношению к хлопотным собакам. Нет, ничего подобного, он просто увидел привычное, знакомое, то, что уже видел каждый день и притом по нескольку раз, особенно утром и вечером. Никто же никогда из нормальных людей не падает незамедлительно и систематически в глубокий обморок, когда смотрит на свои меняющиеся отражения во всех их многообразных проявлениях в обычное зеркало разной конфигурации в ванной комнате или прихожей. А ведь в него смотрятся не только абсолютно непогрешимые, святые люди со светящимися добром глазами, которым не из-за чего уходить в горизонтальное и почти бездыханное положение, но и иные, тронутые несовершенством личности.

Он ещё долго стоял и смотрел вслед медленно ковыляющей прочь собаке. Это был он, такой же несчастный, с изуродованной душой, на одной ноге. Его душа была одноногим инвалидом, она им стала после посещений этого по иронии названного медицинским заведения. Одноногий инвалид не может ходить без всяких там дополнительных приспособлений – он если и может вообще хоть как-то двигаться вперёд, а не на месте, то только ползком, извиваясь по земле змеёй. А считается ли ползающий человек человеком? Как бы поступил щепетильный Карл Линней при разработке своей классификации, если бы человек был из подотряда класса пресмыкающихся с хвостом в виде одной ноги? От кого бы тогда произошёл человек с точки зрения прозорливого Чарльза Дарвина? Ему одноногому никак невозможно было залезать за бананом и слезать обратно с пальмы да ещё прыгать при необходимости с ветки на ветку, как это виртуозно делал неотразимый Тарзан. Кем бы была, скажем, сухопутная стрекоза без крыла? В некоторых случаях даже многие двуногие люди не ходят прямо, а ползают, пресмыкаются. В этом виновата их одноногая душа. На первый взгляд может показаться, что такие люди могут ходить, но, присмотревшись повнимательнее, убеждаешься, не остаётся никаких сомнений – они уроды, они ползучие, они гремучие, они гадкие.

Вениамин Ростиславович понял, что уже второй день он недурственно так на всю свою неглупую голову травмирован, поскольку уже не просто тащил свою телегу к метро, он, начиная от арки, стал ещё и подскакивать к нему на одной ножке, изображая собой, как будто специально, надрессировано, две из шести степеней свободы – вертикальную и поперечную качку – всего своего красивого ещё тела, в точности как изуродованная собака, только запряжённый ещё при этом в повозку, словно на опилках манежа «старого» цирка под репризы двух известных клоунов, кривляющихся весь вечер для ублажения взыскательной и избалованной, но по-детски хохочущей публики. При входе в метро пришлось затаскивать телегу с собой через придирчивый турникет. Шапито переехало. «Пора домой. Я чем-то удручён».

Субботний день прошёл непримечательно, вообще незаметно, без малейшего события, и поэтому растянулся на бесконечную дорогу за горизонт гонимого коварным ветром хилого судёнышка с вышедшим из строя такелажем и со сломанным рулём. Непонятно, куда бы загнался этот беспомощный кораблик по воле волн, пассатов и муссонов, в какие неведомые и дальние экзотические страны, но Вениамин Ростиславович предусмотрительно, не желая демонстрировать жене своё подавленное состояние щепки в океане, в котором та его никогда не видела и могла законно психануть со знанием дела от свалившихся незнамо откуда переживаний за него, а также опасаясь её докучливых вопросов по этому незнакомому поводу, которые грозили бы привести его к нервному срыву на неё и ненужной ссоре, отправил супругу с утра от греха подальше – в данном случае таким местом был всесезонный трёхэтажный особняк-дача её состоятельных родителей. Проводив её до натруженного мытарством такси, он вернулся в опустевшую квартиру, запер входную дверь на встроенный в неё засов с таким усердием, словно в одиночку и вручную поднял обитый кованым железом деревянный мост через глубокий ров с зацветшей водой вокруг своего неприступного после этого акта родового замка на восьмом этаже двадцатиэтажного монолитного здания точечной застройки на границе третьего транспортного кольца.