Хозяйка яблоневого сада, или Развод по-попадански Мара Дарова

1. Глава 1

— Иди-ка погуляй, служивый, — незнакомый мужской голос врывался в сознание сквозь сон.

— Не положено. Заключенная обвиняется в убийстве. Это ж не мелкая кража, — ответил другой мужчина.

О ком они говорят?

Я открыла глаза и села. Противный запах сырости и затхлости, несвойственный моей малогабаритке, тяжелая железная дверь, койка-шконка, зарешеченное окно, ведерный горшок в углу.

Где я? Что это? Камера?

На пороге в полумраке, разгоняемом странным неярким светильником, стояли двое мужчин: грузный, с редкими седыми волосенками и заплывшим лицом, и поджарый низкорослый усач. Видимо, их голоса я и слышала.

— Вот именно! А вдруг ее утром казнить решат, а я с ней и не поговорил, — нехорошо ухмыляясь, отозвался толстяк и показал усачу золотую монету. — А я теперь ее опекун и очень хочу пообщаться. Тесно пообщаться. Очень тесно.

— Ха! К такой и я не прочь прикоснуться, — ответил низкорослик, выхватил монету и посмотрел на меняна меня. Взгляд его был сальный, липкий, отвратительный. Меня аж передернуло!

— Полчаса, — добавил усач, снова взглянув на толстого. — Дверь запирать не стану, но барьерное заклятье накину. Мало ли ей общение ваше не по вкусу придется, и попытается удрать. Мне проблемы не нужны.

— О, ей всё понравится, — хмыкнул жирдяй. — Гарантирую!

— Смотрите, чтоб сильно не орала.

Усач вышел, плотно закрыв за собой дверь.

У меня мурашки пробежали по спине. Неприятные такие, холодные. А вместе с ними пришло и ощущение, что я попала в беду. Да как я вообще тут оказалась?

— Ну вот ты и попалась, кошечка! — голос жирдяя стал низким и хриплым, будто прокуренным. — А то моя сестрица заладила: «Не отдам ее, не отдам!» Будто бы она тебе мать родная, а не мачеха.

Он взялся за пряжку ремня, что сияла у него под пузом, и шагнул ко мне.

— Как удачно, что ты укокошила ее своими собственными ручками! — продолжил этот отвратительный тип и рассмеялся. Да так громко, что аж брыли на его лице затряслись. — Теперь я наконец приберу к рукам всё наследство твоего отца — да проведет его по замирью Ваиф — и позабавлюсь с тобой!

— Мы знакомы? — спросила я и не узнала собственный голос. Он был выше, мелодичнее и будто бы… Моложе?

— Не пытайся заговорить мне зубы, кошечка, — выдал толстяк, и глаза его предвкушающе сверкнули. — Ничего не выйдет. Я хочу наконец получить желанное. Сейчас и здесь!

В два больших шага он оказался рядом, схватил меня за запястье и резко толкнул. Я упала спиной на жесткую койку, да так, что аж дух вышибло. Мерзкий жирдяй, пыхтя, полез на меня, придавил, не оставляя возможности оттолкнуть, сбежать. Койка-шконка жалобно скрипнула, цепи, которыми она крепилась к стене, натянулись, пытаясь выдрать из каменной стены металлические штыри, к которым крепились. Кажется, лежанка не была рассчитана на такой вес. Да и я тоже – под этим боровом начала задыхаться.

Ощутила, как он просунул руку между нашими телами, сопя и тяжело дыша, стал копошиться в районе гульфика. Звякнула пряжка, мое бедро до боли сжала огромная ручища. Я вскрикнула, дернулась, попыталась вывернуться, отпихнуть эту тушу, но какой там! В мужике было с полтора центнера.

— Давай, кошечка, сопротивляйся! Люблю, когда погорячее. Но теперь, без своей магии, ты меня уже не отшвырнешь, как в тот раз… — прошептал этот подонок, расстегивая ширинку и заползая лапой мне под подол. — Ты так сладко пахнешь невинностью, в паху аж зудит.

— Это лобковые вши! — выплюнула я диагноз, пытаясь дать хотя бы словесный отпор.

Меня замутило от запаха, который исходил от этого гада: смесь перегара, репчатого лука и немытого тела. Подумала, что надо бы вдохнуть поглубже, чтобы наверняка стошнило. Тогда боров отпрянет, а я уж момента не упущу… Не вышло, не помогло. Я дернулась еще раз, еще, попыталась стукнуть коленом. Свободную руку направила к лицу, стремясь вцепиться насильнику в глаза. Но он оказался проворнее, чем выглядел. Перехватил, сжал кисть, завел руку мне за голову, туда же подтянул вторую и сжал их одной своей здоровой лапищей, сжал чуть ли не до хруста костей.

От безысходности у меня потемнело в глазах. От осознания собственной слабости и неизбежности того, что будет дальше (ведь мерзкий, но твердый орган жирдяя уже упирался мне в ногу), по щекам покатились слезы.

«За что? — пронеслось в моих мыслях. — За что мне такое?»

2. Глава 2

Раздался скрип, какие-то невнятные ругательства, и черная тень закрыла слабое освещение. В следующий миг туша жирдяя слетела с меня, будто пожелтевший листок с осинки, пересекла пространство камеры и с глухим звуком врезалась в стену. Удар получился такой, что аж вся тюремная твердыня сотряслась. На меня с потолка посыпался мелкий мусор – не то пыль, не то раскрошившийся цемент. Я, находясь в глубоком шоке от всего происходящего и полной уверенности, что надо прятаться – от греха подальше, кубарем скатилась с койки и залезла под нее. Показалось, так будет безопаснее. Уж не знаю, так ли оно, но обзор был хороший, а мнимая защита над головой позволила отогнать липкий страх и чудовищное ощущение брезгливости, которое превращалось в тошнотный комок в горле.

— Ах ты, чешуйчатый подонок! — опираясь о стену, в которую вписался всей тушей, прошипел жирдяй.

Удивительно, что после такого полета и удара он был в сознании. Видимо, крепок гад, раз и говорит, и двигается. Да к тому же не робкого десятка! Ибо, только поднявшись на ноги, он бросился с кулаками на того, кто так вовремя (для меня) оказался в камере и вмешался в происходившее. Сцена была похожа на корриду: разъяренный бык мчится на тореадора, а тот стоит непоколебимо и твердо, отступая в сторону лишь в последний миг. Только там копытное обычно проносится мимо, максимум красную тряпку рогом зацепляет, и то не факт. А тут…

Жирдяй, намеревающийся всадить кулаком в лицо защищавшего меня темноволосого мужчины, промазал. На чистой инерции развернулся, накренился, чуть ли не падая, попытался ухватиться хоть за что-то и, видимо, цепанул моего спасителя. Раздался треск ткани, короткий звяк, и ко мне под койку закатилось нечто сферическое, полное какого-то светящегося газа. Сцапала это нечто чисто машинально. Просто чтобы не светило мне в лицо. И снова глянула туда, где разворачивалось «сражение».

— Рубашку порвал, боров! — рыкнул незнакомец.

Голос у него был низкий, бархатистый, глубокий такой — аж мурашки по коже. Приятные такие мурашки! Но поразило меня не это, а то, что глаза брюнета светились яркой желтизной, придавая его внешности удивительно хищный, опасный вид. Его лицо было красивым, хоть портрет пиши и на стену вешай! С такими-то правильными чертами, четкой формой губ, высокими скулами и бровями вразлет. Но эти глаза… Сразу ясно: не человек передо мной.

Тем временем жирдяй попытался снова напасть на желтоглазого, но тот второй раз осуществить задуманное уже не позволил. Просто пнул толстяка со всей силы, заставляя сесть на мягкое место. Вот тут я, увидев, что дверь-то в камеру открыта, справедливо решила, что самое время дать деру. Как кошка, выскочила из своего укрытия, в два прыжка пересекла камеру, проскользнула в дверь и… Влетела всем телом в какого-то мужика!

Да чтоб тебе пусто было! Метнулась в сторону, приготовилась огибать и бежать, но нет. Меня схватили за предплечье и потащили назад, в камеру.

— А ну, пусти! — выкрикнула я.

Не подействовало. Вероятно, потому, что человек-препятствие был облачен в форменный камзол, этакий привет из «Гусарской баллады», а значит, вероятнее всего, служил тут, в тюрьме, и сразу понял, что я затеяла побег. На мою беду!

— Что тут происходит? — выкрикнул вот этот вот из службы исполнения наказаний, когда, затащив меня в камеру и зайдя сам, увидел, как брюнет пинает в живот ногой толстяка. А пинал тот от души, не жалел силушки богатырской.

— Так его! — вскрикнула я, не удержавшись, и вскинула свободную руку, в которой все еще сжимала странный артефакт. И, кажется, только мой возглас заставил брюнета остановиться.

— Господин Ллойс, помогите! — Жирдяй пополз к державшему меня мужчине на четвереньках. — Я пришел навестить племянницу, а тут этот ненормальный…

— Что тут творится? — устремив взгляд на моего спасителя, обескураженно спросил тот, кого «мой дядя» назвал Ллойсом.

— Это же твоя тюрьма, господин Ллойс, — с усмешкой выдал желтоглазый. — Вот ты и объясни, что тут творится. У тебя в уставе изнасилование в качестве воспитательных мер прописано?

О, мне все больше нравился обладатель мелодичного голоса. Одного гада сапогом уважил, другого словом припечатал. Ну красавчик же! И красавчик не только в переносном смысле, но и в прямом. Такой широкий и уверенный разворот плеч, такие мышцы, что открыла созданная жирдяем прореха в рукаве рубашки… Способен вызвать эстетическое удовольствие, ничего не скажешь.

— Что? О чем ты? Как ты вообще в камеру попал? — растерялся Ллойс и, высунувшись в коридор, закричал:

— Берает! Берает! Где тебя алайка носит!

— Я здесь, господин начальник. — В проходе появился тот самый служивый, который и пустил жирдяя.

— Где был? — рявкнул на него Ллойс.

— Так это… по малой нужде отошел, — заявил стражник.

— Да у тебя парень, видимо, бочка в животе, — снова хмыкнул желтоглазый. — Притом наполненная до краев…