– Контур опять скачет, Лира, – произнёс он, голос его звучал устало, но в нём мелькнула тревога, острая и знакомая. – Если не выровняем, ночью будет темно, как в пустоте.

Лира кивнула, её взгляд скользнул к проводам, лежавшим у её ног в беспорядке, и она опустила Артаду на пол, её руки оставили тёплый след на её плечах, пока девочка шатнулась, цепляясь за ящик.

– Докажи, что справишься, Торин, – отозвалась она, голос её дрогнул от улыбки, слабой, но живой. – А я доделаю здесь. Пусть светит хоть немного.

Торин шагнул ближе, его планшет звякнул о край ящика, оставив слабую вмятину, и он склонился к дочери, его грубые пальцы коснулись её щеки, оставляя лёгкий отпечаток.

– Скоро сама будешь чинить, малыш, – шепнул он, голос его смягчился, но в нём мелькнула тень усталости, рождённая бесконечными ночами за пультом.

Артада потянулась к нему, её ладошки хлопнули по его колену, оставляя липкие следы сиропа, и она засмеялась, её смех эхом отразился от стен, покрытых ржавыми разводами и следами старых ремонтов. Лира вернулась к контуру, её пальцы снова заметались над проводами, высекая искры, и слабый свет ламп мигнул, оживая под её руками, чьи движения оставались точными, несмотря на дрожь. Торин опустился рядом, его планшет лёг на пол, покрытый пылью и обломками, и он протянул руку, помогая ей закрепить линию, их пальцы соприкоснулись, сливаясь в тихом ритме, знакомом им обоим после многих лет совместной борьбы с износом станции. Стены вокруг них дрожали, гул генераторов отдавался в костях, а воздух, пропитанный гарью и кислинкой, оставлял едкий осадок на губах, напоминая о хрупкости их мира.

«Келеста» жила трудом, её коридоры гудели от работы машин, чьи ржавые турбины скрипели под напором, а обитатели, одетые в серые комбинезоны с потёртыми эмблемами звёзд, сновали между отсеками, их шаги гремели по стальным плитам, покрытым следами масла и пыли. Полки в жилых отсеках ломились от ящиков с пресными брикетами, чья поверхность крошилась от времени, оставляя на пальцах серый налёт, а вкус их, сухой и пресный, оседал на языке, заставляя детей морщиться и прятать куски под столами. Вода, переработанная в замкнутом цикле, текла из узких кранов, её струи дрожали от вибраций, и металлический привкус оставался на губах, от которого Лира хмурилась, вытирая лицо рукавом. Одежда обитателей, сшитая из грубой ткани, выцветала от бесконечных стирок в солоноватой воде, её швы расходились на локтях, а пятна масла и пота въедались в волокна, становясь частью их кожи. Дети станции росли среди техники, их игрушки – старые датчики с треснувшими корпусами, обрывки проводов, свёрнутые в кольца, и модели планет, чьи краски стёрлись от прикосновений. Артада сидела среди них, её пальцы тянулись к обломкам, оставляя липкие следы сиропа, и её смех, звонкий и чистый, растворялся в гуле машин, окружавших её первые шаги.

Вечер опустился на станцию, его тени легли на переборки, покрытые следами старых ремонтов, и семья собралась у окна, чья поверхность покрылась инеем от холода пустоты. Лира держала миску с синтетическим супом, его пар поднимался в воздух, смешиваясь с запахом металла, и ложка звякнула о край, пока она кормила Артаду, чьи губы блестели от жирных капель. Торин сидел рядом, его локти упирались в подоконник, покрытый тонкими царапинами, и пальцы сжимали кружку с переработанной водой, чей металлический привкус заставлял его морщиться. Их комбинезоны, пропахшие маслом и потом, хранили следы дня – пятна смазки на рукавах Лиры, пыль на коленях Торина, и ткань скрипела под их движениями, изношенная от бесконечного труда. Лира подняла взгляд к звезде, её глаза, блестящие от усталости, встретили багровый свет, и она шепнула, голос её прозвучал мягко, но уверенно: