Звёзды Бездны: Начало пути. Горизонт и Зенит Bova Team, СанаА Бова

Космические станции кружились в пустоте, подобно рою светляков, мерцавших в окружении бесконечной черноты. Звёзды сияли холодно, далеко, а Эридан-7 тлела красным угольком, угасала медленно, испуская слабый свет в глубинах космоса. «Келеста», старейшая из них, висела на орбите, её купол дрожал под ударами микрометеоритов, покрытый царапинами времени. Стекло отражало тусклые отблески умирающей звезды, бросало их на переборки, где ржавчина смешивалась с усталостью металла. Люди жили здесь, вдыхали воздух, пропущенный через фильтры, наполненный запахом озона и машинного масла. Они шагали по узким коридорам, гулким, где каждый звук отдавался эхом, сливался с низким гудением систем, поддерживавших их хрупкое бытие. Лампы тускло светились под потолками, испещрёнными трещинами, озаряли лица – бледные, с тёмными тенями под глазами, отмеченные тревогой, не покидавшей их даже в короткие часы сна.

Жизнь текла в ритме выживания. Утро начиналось с сирен, их резкий вой прорезал тишину, будил станцию, поднимал людей с узких коек, вделанных в стены. Матрасы, тонкие, пропитанные запахом пота и металла, скрипели под телами, когда обитатели вставали, натягивали серые формы, потёртые, с нашивками станций на груди. Они расходились по отсекам, двигались молча, привычно. Техники скользили к двигателям, касались проводов мозолистыми пальцами, проверяли соединения, шептали команды в коммуникаторы, голоса дрожали от усталости, растворялись в гуле. Аналитики собирались в залах управления, усаживались за панели, экраны мигали синим, отражали данные о звёздах и потоках энергии. Дети, редкие в этом мире, сидели в учебных отсеках, следили за голограммами, изображавшими карты галактики. Глаза их, большие, любопытные, блестели в полумраке, а голоса учителей звучали тихо, но твёрдо, учили читать звёзды, остерегаться пустоты. В столовых раздавали еду – синтетические брикеты, серые, безвкусные, пахнущие химией. Ложки стучали по мискам, люди ели молча, взгляды скользили в стороны, избегали встречи, прятали страх, поселившийся в каждом сердце.

Бездна витала над ними, незримая тень, пронизывающая их дни и ночи. Её присутствие ощущалось в шёпоте, низком, холодном, пробивавшемся сквозь стены, звучавшем в снах, зовущем имена, оставляющем ледяной след в душе. Она являлась в аномалиях – разломах пустоты, где свет гнулся, меркнул, уступал место черноте, густой, живой, смотревшей на них, манившей, обещающей конец. Страх перед ней жил в каждом, глубже ужаса смерти, острее её предчувствия. Бездна не просто отнимала жизнь – она поглощала, растворяла, уносила в свои недра, стирала даже память о существовании. В коридорах шептались истории: станции исчезали бесследно, корабли возвращались пустыми, экипажи растворялись в стенах, голоса звучали из пустоты, пока свет не гас навсегда. Люди слушали, бледнели, сжимали кулаки, но продолжали жить, цеплялись за каждый вдох, зная, как близко она подступает.

Защита стала их опорой, их верой, их хрупким щитом против неизбежного. Стены станций покрывались пластинами, сиявшими голубым, гудевшими от энергии, струившейся из ядерных реакторов, спрятанных в недрах. Щиты дрожали, отражали аномалии, но трескались под напором, покрывались выжженными линиями, напоминали о бренности их усилий. Антенны торчали из куполов, ловили сигналы, передавали их на экраны, где красные точки мигали, отмечали разломы, приближавшиеся медленно, неотвратимо. Датчики, вделанные в переборки, пищали, улавливали шёпот, всплески энергии, рвавшиеся из пустоты, заставляли людей вздрагивать, шептать слова, похожие на молитвы, рождённые отчаянием. Корабли патрулировали орбиты, корпуса их, иссечённые шрамами, сияли в темноте, двигатели ревели, выбрасывали струи пламени, освещали черноту, но экипажи молчали, глаза их, скрытые за визорами, следили за тенями, шевелившимися за стеклом.

Утро на «Келесте» начиналось с проверки щитов. Техник шагал по коридору, сутулый, с руками, покрытыми ожогами, ботинки стучали по металлу, оставляли серые следы пыли, собиравшейся в углах. Он останавливался у панели, касался кнопок пальцами, экран загорался, показывал линии энергии, дрожавшие, но державшиеся. Голос его, хриплый, звучал в коммуникатор:

– Щиты держат. Пока.

Ответ приходил тихо, с треском:

– Проверь ещё раз.

Вздох вырывался из груди, пот стекал по вискам, оставлял влажные дорожки, глаза, усталые, поднимались к куполу, где Эридан-7 тлела, напоминала о прошлом, растворённом в веках. В учебном отсеке дети рисовали звёзды, пальцы их, тонкие, сжимали стилусы, оставляли следы на планшетах, но учительница, седая, с лицом, иссечённым морщинами, обрывала их голосом, твёрдым, но дрожащим:

– Не рисуйте пустоту. Она смотрит.

Они замирали, опускали взгляды, страх сжимал их сердца, заставлял руки дрожать, стилусы падали, звенели о пол.

Аналитики собирались в зале управления, воздух здесь густел от запаха металла и пота, экраны сияли, отражали лица, бледные, напряжённые. Женщина стояла у панели, стройная, с короткими каштановыми волосами, пальцы её скользили по стеклу, ловили данные, глаза, серо-зелёные, блестели тревогой.

– Разлом в секторе семь, – шепнула она, голос дрогнул, растворился в гуле.

Мужчина рядом, высокий, с тёмными волосами, кивнул, сжал край стола, костяшки побелели.

– Усилить щиты? – спросил он, голос звучал твёрдо, но глаза выдавали страх.

Она молчала, взгляд её впился в экран, ловил красную точку, мигавшую ближе, чем вчера. Шёпот пробился сквозь стены, низкий, холодный, звал её имя, заставил вздрогнуть, уронить стилус, он упал, звякнул о пол, эхо отдалось в тишине.

Жизнь продолжалась, текла вперёд, несмотря на тень, нависшую над ними. Люди работали, двигались, спали, но каждый звук – треск щитов, писк датчиков, шёпот в темноте – напоминал о Бездне. Они усиливали стены, проверяли системы, строили новые барьеры, но страх оставался, струился холодом по венам, сжимал грудь. На «Зените», дальше от Эридана-7, патрули возвращались с пустыми глазами, голоса их дрожали, рассказывали о тенях, шевелившихся в пустоте, о голосах, звучавших в шлемах, пока свет не мерк. На «Горизонте» дети прятались под койками, когда сирены выли громче, родители обнимали их, руки дрожали, выдавали ужас, скрытый за молчанием. Станции держались, щиты сияли, но чернота за стеклом густела, смотрела на них, ждала, шептала обещания, от которых нельзя было укрыться.

Голос, далёкий, звучал в их снах, проникал в сознание: «Она идёт». Люди просыпались, пот стекал по лицам, дыхание рвалось из груди, но они поднимались, шагали к панелям, проверяли щиты, строили новые, шептали слова, похожие на заклинания. Бездна оставалась их судьбой, их страхом, их тенью, и они жили, зная, как близко она подступает, как тонка грань между светом и пустотой.

Багровый свет Эридана-7 струился сквозь толстые стёкла панорамных окон, заливая медицинский отсек «Келесты» мягкими отблесками, дрожащими на стальных стенах, пока станция гудела низким рёвом, сотрясавшим её остов. Массивные переборки, покрытые тонкими трещинами от времени, окружали тесное помещение, где воздух, пропитанный запахом антисептика и ржавчины, дрожал от работы фильтров, их гул вплетался в каждый вдох обитателей. Лира лежала на узкой койке, её серый комбинезон, пропахший озоном и потом, обтягивал тело, ослабевшее после родов, а руки, загрубевшие от инструментов, дрожали, сжимая свёрток из белой ткани. Слабый плач новорождённой Артады пробивался сквозь ткань, и Лира, с усилием приподнявшись, поднесла её к окну, её дыхание оставило пар на холодной поверхности стекла. Торин стоял у терминала в углу, его пальцы, покрытые мозолями от бесконечных записей, стучали по сенсорам, высекая слабые искры из треснувшего экрана. Глаза его, тёмные и блестящие от напряжения, следили за скачком давления в системе фильтрации, но он замер, услышав голос жены, слабый и надтреснутый, пробившийся сквозь шум машин.

– Смотри, мой свет, – шепнула Лира, её губы побледнели от усталости, пока она поднимала Артаду к окну, – вот твой мир. Видишь, как он горит?

Голос её дрожал, слабость вплеталась в каждую ноту, но тепло, исходившее от неё, окутывало ребёнка, чьи крохотные пальцы сжались в кулачки, цепляясь за этот первый миг жизни. Багровый свет Эридана-7 окрасил её лицо, отразившись в широко раскрытых глазах, и Торин шагнул ближе, оставив терминал, его шаги гремели по стальным плитам, влажным от конденсата. Он протянул руку, коснувшись ладони дочери, её кожа оказалась мягкой и тёплой под его грубыми пальцами, и улыбка тронула его губы, смягчив резкие черты лица, измождённого тревогой.

– Она родилась в бурю, Лира, – произнёс он, голос его звучал хрипло, но в нём мелькнула гордость. – Фильтры трещат, давление скачет, а она дышит.

Лира кивнула, её взгляд, мутный от усталости, скользнул к звезде за стеклом, чьи багровые волны пульсировали в черноте, и она выдохнула, пар её дыхания растворился в холоде отсека.

– Пусть этот свет будет её началом, Торин. Мы выстоим ради неё.

Стены вокруг них дрожали, гул генераторов отдавался в костях, а воздух, тяжёлый от примесей, оседал в лёгких, оставляя привкус железа на языке. «Келеста» жила своей жизнью – массивный ковчег, сотканный из стали и стекла, вращался вокруг умирающей звезды, его коридоры тянулись бесконечными артериями, пронизанными ржавыми жилами труб. Панели управления мигали тусклыми огнями, их свет отражался на серых формах учёных и инженеров, чьи эмблемы в виде звёзд тускнели от времени. Медицинский отсек, тесный и стерильный, хранил запахи дезинфекции, смешанные с едким ароматом перегретого металла, а койка скрипела под весом Лиры, её пружины износились от бесконечного груза. За окном простиралась пустота, её чернота казалась живой, подступающей к станции, но багровый свет Эридана-7 отгонял мрак, заливая всё вокруг тонами тлеющих углей, мягких, но неумолимых.