– В телеге было четверть миллиона золотых сестерциев, – процедил Цезарь. – Деньги не казенные. Их ссудил Марк Красс в обмен на то, что часть завоеванных земель отойдет лично ему. С этой целью у нас в обозе хранятся каменные столбики с надписью: «Собственность Марка Лициния Красса».

– Мой отец, как всегда, неумерен в жажде получения прибыли, – проворчал Публий. – Но разговор не о нем. Что ты предлагаешь делать, великодушный Гай?

– Нужно идти за Леман, чтобы отогнать отряды Эгера, как можно дальше от стен Генавы, – решительно заявил Цезарь. – Это избавит нас от сражений на два фронта и откроет дорогу легионам, ведомым Марком. Провести операцию я поручаю тебе, Тит, и твоему Десятому легиону. В конце концов солдаты должны восстановить свою поруганную честь. Вернуть серебрянного орла, наше золото и привезти голову проклятого Эгера.

– Ты обрекаешь на смерть весь легион, – сдавленно проговорил Лабиен. – Но я не могу возражать, так как обстоятельства сложились против меня… Сколько времени ты мне даешь для выполнения задачи?

– У тебя, легат, в распоряжении две недели, до майских календ[13], – мстительно произнес консул. – Если ты не возвратишься в назначенный срок, я буду считать Десятый легион павшим во славу Рима.

Повисла неприятная пауза. Стало ясно, что Цезарь наконец нашел способ уязвить слишком независимого Лабиена. Да еще как! Одним словом, он поставил под удар судьбы жизни пяти тысяч людей! Окончательно раздавленный, Тит нашел в себе силы подняться. Он покинул палатку консула не прощаясь, считая прощание – проявлением слабости перед волей больного тирана.

Через три часа, когда солнце поднялось в зенит, стройные ряды когорт Десятого легиона пошли в широко распахнутые, западные ворота римского лагеря. Под дикий рев букцин и грохот барабанов солдаты печатали шаг, поднимая едкую пыль на сухой земле. Перед ними лежала полная загадок и тайн дорога в неизведанную землю Косматой Галлии.

Близился душный вечер. Женева изнывала от летнего зноя, и даже Леман не приносил никакого облегчения. Серж Моро поднялся из удобного кресла и, раздвинув жалюзи, выглянул на улицу. На План-Пале задумчиво чадила автомобильная пробка, словно разноцветная, едва шевелящаяся змея. В памяти почему-то возник Чистопрудный бульвар на подъезде к площади Мясницких ворот. Мужчина смачно выругался и отошел от окна.

Он был русским до мозга костей. Когда-то служил офицером в Советской армии, прошел войну, но не любил об этом вспоминать. После развала Союза успешно занимался бизнесом в Москве и Петербурге. А в начале нового тысячелетия перевел активы в Швейцарию, обзавелся здесь недвижимостью и открыл новое дело. Теперь он был свободен от мздоимства чиновников, растущих, как грибы после дождя, на далекой Родине. Моро даже поменял имя для большего удобства, чтобы резкое – Сергей, не резало слух в Женеве. Но окончательно осесть в Швейцарии он все же не решался. То ли из-за стареньких родителей, оставшихся в Москве, то ли из-за ностальгии, временами изрядно мучавшей его душу. Так или иначе, он продолжал жить на две страны, хотя это и приносило довольно много неудобств.

– Мадлен, пожалуйста, зайдите ко мне, – вызвал он секретаря по селекторной связи. Спустя несколько секунд на пороге возникла миловидная, молодая особа с цепкими, карими глазами. Она неслышно прикрыла дверь кабинета и, кокетливо поправив модную прическу, спросила:

– Чем я могу вам помочь?

– Мадлен, вы сегодня чертовски обворожительны! – лучезарно улыбнулся Моро. – Я хочу устроить себе каникулы. Поэтому прошу вас переадресовать всю корреспонденцию на Мишеля – нашего управляющего.