– Понятно, мы столкнулись с фанатиками, – вздохнул Марк. – Спору нет, все это вызывает опасение. Тогда я постараюсь привести сюда наши легионы, как можно быстрее. И прошу твоего разрешения, Гай, отбыть прямо сейчас.

– Удачи тебе, мой добрый Марк, – обняв офицера, сказал Цезарь. – Возьми с собой одну из когорт своего легиона. Так будет спокойнее для всех нас.

Руф кивнул и, тепло попрощавшись с остальными, вышел из палатки. В шатре наступила тишина, нарушаемая лишь глухим потрескиванием масляных лампад.

– Пойдемте к алтарю, – очнулся консул. – Жрецы двуликого Януса, наверное, уже закончили прозревать будущее. Нужно узнать результаты гадания.

Цезарь решительно откинул полог и шагнул в темноту, разбавленную слабыми отсветами пылающих факелов. Снаружи было свежо и немного влажно. Туман уже рассеялся, открыв высокое, черное небо, усыпанное мерцающими звездами. Прямо, за частоколом лагеря, проглядывали мрачные стены Генавы. Немного левее вздыхал дремлющий Леман, играя лунными бликами на гладкой поверхности. Справа шумел бурный Арв, совершенно невидимый в ночи, а над густым лесом проступали очертания горбатой горы Салеф, похожей на спящего быка. Где-то в глубине лагеря раздавались отрывистые команды. Очевидно, центурионы Марка спешно собирали выбранную когорту.

Цезарь остановился у жертвенника, брезгливо разглядывая распотрошенного петуха, лежащего на круглой столешнице. Эдил[11] двуликого Януса – старый Помпоний, омыл руки в бронзовой чаше и, откинув черный капюшон, тихо проговорил:

– Мы закончили гадание, благородный Юлий. Боги сегодня туманны. Они предсказывают нам и победу, и поражение.

– Говори тише, Помпоний, – зашипел Цезарь, крепко сжав запястье эдила. – Мои легаты должны услышать только обещание победы.

– Как скажешь, консул. Все равно предсказание богов останется неизменным, – прошептал старый жрец и, секунду помедлив, громко объявил: – Двуликий Янус, Марс и Конкордия – хозяйка согласия граждан Рима, сулят нам победу над дикарями Косматой Галлии!

Ликторы[12], охранявшие шатер полководца, одобрительно загудели. Красс радостно захлопал в ладоши, а на лице Тита промелькнуло подобие улыбки.

– Надеюсь, теперь, когда понятна воля богов, никто не станет сомневаться в правильности моего решения? – прищурившись, спросил Цезарь, глядя в глаза Лабиена.

– К большому сожалению, не боги решат исход этой войны, – обронил Тит, не отводя взгляда. – А храбрость солдат и грамотность наших центурионов.

– Ты правильно оцениваешь ситуацию, народный трибун, – недовольно проворчал консул. – Думаю, что скоро мы оценим твой военный талант в руководстве прославленным легионом. Я мог бы сказать тебе сейчас много нелестных эпитетов, но не стану этого делать. Я просто запомню слова, сказанные тобой у стен Генавы.

Спорщики замолчали, награждая друг друга колючими взглядами. Дело начало приобретать скверный оборот. Цезарь ясно дал понять, что обязательно отомстит языкастому трибуну при первом удобном случае.

– О мудрый Гай! – вмешался Красс, чтобы разрядить ситуацию. – Твой род восходит по матери к древним царям, а по отцу – к бессмертным богам, волю которых мы только что слышали. Так будь же великодушен, как твой прославленный предок – Анк Марций! Тит просто взволнован, как и все мы. Уверяю тебя, он предан делу Рима, а значит, и тебе, ибо ты представляешь Рим здесь, в Нарбоннской Галлии!

– Я точно услышал речь Цицерона, мой добрый Публий! – рассмеялся Цезарь. – Я понимаю общее волнение, поэтому прощаю дерзкие слова Тита из рода Аттиев. Нам необходимо объединиться перед лицом большой опасности, исходящей от гельветов. Верно я говорю, красноречивый трибун?