После ошеломляющей новости о женитьбе Сергея в армии у Зины в душе поселилась беспричинная тревога. Письма приходили от Анатолия всё так же регулярно, были такими же душевными и не заставляли себя ждать. Тетя Шура-почтальонша частенько заходила в калитку поболтать, пожаловаться на тяжелую жизнь да отдать очередной увесистый конверт Зинаиде или её матери. Кто выходил на её голос на крыльцо, тому и отдавала письмо.

Пролетел сентябрь с его коротким бабьим летом, то и дело осыпая лавочку у калитки золотом и багрянцем клёна. Всё чаще утро начиналось с затяжного холодного осеннего дождя. Зинка сидела за столом на кухне лицом к окну, водя ложкой по дну тарелки с остывшей кашей и уставившись в одну точку. По стеклу уныло и нехотя стекали капли дождя, рисуя причудливые кривые линии. Шальная осенняя муха где-то гудела и звенела под потолком. Сегодня опять не было письма. И вчера. И позавчера. И надысь. Две недели нет писем. А тревога не даёт дышать, не даёт ничего делать, не даёт ни о чем думать. Жить не даёт. Ещё муха эта… Ж-ж-ж-ждешь? З-з-з- забыл? Ж-ж-ж-женился!!! Зинка схватила кухонное полотенце и, отодвинув с грохотом от стола тяжелый стул, вскочила и в сердцах врезала полотенцем по стене, откуда было слышно бесконечное жужжание злобной осенней мухи. Краем глаза заметив тень на улице, кинулась на крыльцо в надежде, что это тетя Шура-почтальонша. Нет, не она. Колька-брат вернулся, калымил в деревне у бабушки Агафьи. Зинка метнулась за стол, села как ни в чем не бывало. Схватила в руку ложку с кашей.

– Привет, сестренка! Всё страдаешь? Не было сегодня письма? Вот дела… – сочувственно вздохнул Колька, зачерпнув большую кружку воды из ведра и залпом осушив её до дна. Вытер рот рукавом старого осеннего пальто, подошёл к Зинке. Та сидела, не шелохнувшись.

– Ну, ты это… Не нервничай ты так. Две недели разве срок? Это армия, не танцы в парке. Мало ли что там… – Зинка молча продолжала сидеть, не реагируя на ежедневные увещевания старшего брата.

В тревоге и тоске тянулась осень. Дни становились короткими, задували холодные ветра. Мать, не переставая, топила печку. Григорий достал по знакомству дров подешевле, накололи с Колькой. Хватит дров на всю зиму. Писем так больше и не было. Вместе с ними ушла радость, желание работать, общаться в заводском цехе с народом. Никто не узнавал Зинаиду, прежде такую весёлую, открытую, звонкую. Катерина поделилась в своей бригаде с девчонками, слух и разлетелся по участку. Все понимающе помалкивали и особо Зинку не беспокоили, не тормошили.

Дом родителей Анатолия находился чуть дальше по улице, и Зинка, возвращаясь с работы и устремив издалека взгляд на заветные дырочки в почтовом ящике в надежде увидеть там белый конверт, краем глаза заметила мать Анатолия, которая шла навстречу Зинке. Ох, как неловко…

– Зина, здравствуй! Давно не видела тебя. Как дела? Работаешь? Что-то беспокойно мне, давно писем нет от Толика. Чего это он… А тебе пишет? Полгода ещё до дембеля, уж поскорее бы. Соскучилась я.

– Здравствуйте. Нет. Не пишет. Уже не знаю, что и думать. Вон слухи пошли по улице, – проронила Зинка и, опустив голову, заторопилась поскорее уйти, чувствуя, как покраснели щеки от стыда и смущения.

Вера смотрела на дочь, на её страдания, и сердце кровью обливалось. Уже сама готова была бежать навстречу Шуре-почтальонше и принести заветное письмо. Шура перестала заходить в калитку к Зинке, чтобы не травить лишний раз душу. Вот уж правда в народе говорят, что ждать да догонять это самое тяжелое для человека.