Зинка Татьяна Королева

Июльский зной не давал вдохнуть полной грудью. Пекло так, что ковшик для воды, висевший со времен царя Гороха на ржавой бочке в углу огорода, обжигал руку всякому, кто проходил мимо и черпал из бочки жалкие остатки дождевой воды, набежавшей с крыши с последнего дождя конца июня. Зачерпнешь водички, плеснешь в лицо – и вроде дышится полегче.

Дел у Веры полно сегодня. А когда их не было? С утра до ночи как заведенная – то по дому, то в огороде. Огород большой, справный. Картоху вон пора окучивать вдругорядь, а Гришку- то разве допросишься. С утра до ночи в сельсовете. Гляди ж ты! В председатели колхоза вышел. Эх… Огурцов полно будет, зимой-то всё сметут под картоху. Вздохнула тяжело, подняла глаза к небу, поправила косынку, съехавшую на лоб. Хоть бы облачко…

Небо высокое, воздух густой, как горячие щи из печи. Пора бы Зинке просыпаться, уже часа два как спит после обеда. Тихо в деревне, дети набегались по жаре, по пыли. Спят без задних ног после тарелки щей из прошлогодней квашеной капусты. Да по кружке молока выпили с краюхой хлеба вчерашнего. Сыты, да и ладно. Пусть спят. Пока спят, Верка дела приделает, да сгоношит чего к ужину. Вон зеленуху полить бы надо, да жарко ещё, нельзя. Вечером пацаны соседские воды натаскают, польёт. Пусть поспят… Что уж теперича, войны нет уж год, слава богу. Потерпеть надо, наладится всё, поди….

В сенях Веру встретила приятная прохлада. Под ноги попала Зинкина старая кукла, которую Вера сама сшила из старых Гришкиных штанов. Странно, Зинка всегда таскала её с собой. И спала всегда с ней в обнимку. Вот чудно. Валяется прям перед порогом в сенях. Чего-й то она? Может, взрослеет? Растет как трава. Ужо три будет. Как быстро.

– Верка!!!! Верка!!!! Ой, мать честная!!!!! Ой, батюшки!!! Верка! Да шоб тебя! Где ты????

У Веры сердце ушло в пятки. Зинка…. Влетела в дом, одёрнула занавеску – мальчишка сладко спит, раскинувшись на полу на старом стёганом одеяле. Нет Зинки в кровати, как корова языком слизала. Ох.… Бросилась на истошный вопль соседки, сердце громко застучало где-то в горле, заложило уши.

Нинка влетела в сени, пнула ногой куклу Зинкину и, схватив Веру за рукав, потащила на крыльцо.

– Ой, Верка, бежим! На колокольне она, дура!!!! Залезла, а слезать-то боится, дурниной ревёт. И снять-то некому – все мужики в поле. Чего делать-то?

Старая церковь белела в конце села. Вроде и недалеко. А ноги не несут, не бежится. Слёзы градом, да стук сердца где-то в горле. Господи, помоги…

И мужик нашелся. И Зинку сняли. Вот чума растет! И достанется ей от отца…

– Не пойду я! Сами идите! – ревела Зинка вечером, размазывая слёзы по пыльному лицу.

Набегалась за день с деревенскими, вся аж мокрая до трусов.

– Я тебе не пойду! А кто за тебя пойдёт в школу учиться? Батя? Или может быть пастух Микитка? А ну быстро раздевайся да в корыто, хоть оболью тебя, вода вон теплая в ведре осталась.

Вера стащила с дочери платье и подтолкнула к корыту. Волосёнки все мокрые, голова вспотела от беготни. Зинка упирается, толкается.

– Сама я, отстань!

Намывала Вера дочку уже полусонную. Одела в сорочку ночную – еле голова пролезла.

Растет девка, завтра в школу.

Школа находилась в другом селе, километров пять от них. Ребятишки каждое утро шли гурьбой короткой дорогой через поле и дальний лесок. Зимой дорога была ровная, накатанная, по ней и шли. Утром нога за ногу, полусонные. А после уроков смеялись заливисто, шутили, изображали учительницу да кидались снежками. А то и просто дурачились и валялись в снегу. Вся дорога до школы занимала минут сорок, а уж когда баловались всей ватагой, то и добрый час уходил.

В мартовскую распутицу приходилось обходить овраг с талыми водами аж за версту. Вода в реке тоже поднималась, заливая старый мост, по которому ребятишки скакали от бревна к бревну, гогоча и ругаясь.

Зинка не любила зиму. Утром темно, дорога через лесок страшная. Одно спасало – ребятишки рядом. То за одного схватится, то второй руку подаст. Так и шли. Да и дни короткие. Утром идешь – темно, назад из школы – опять сумерки.

Школа в том селе была небольшая, всего один класс. Учительница Зоя Васильевна встречала детей на крыльце в вязёнке, наброшенной на плечи да с веником в руке. Этим веником сметали снег с сапог. Кто постарше – сам, а маленьким Зоя Васильевна всегда помогала.

– Стой, не вертись! Вон сколько снега нанесли мне в сени!

Зинка шустро и по-деловому подставила свой кирзовый сапог под веник учителю, шмыгнув носом. В первый класс девочку отправили в кирзовых сапогах. Зимой носки теплые. Бабушка Агафья связала. Ничего, главное, не промокают, и ладно…. На дворе был 1950 год. Страна вставала из руин.

– Ну, ребята! Кто нам расскажет басню, кто у нас молодец?

Зинка аж из штанов чуть не выскочила, прыгая за покосившейся партой с поднятой рукой.

Трясет рукой и шипит, словно чайник на печи.

– Опять не готовы? Зиночка, выходи к доске, рассказывай!

Зинка семимильными шагами бросилась весело к доске, споткнувшись о сумки одноклассников и получив от них пару тычков в спину. И, не дойдя до доски, резко развернулась к классу, вскинула руку в театральном жесте и как заорёт:

– Петушка и кукух!

Зоя Васильевна в изумлении повернула голову к Зинке. Класс грохнул со смеху.

Всю дорогу до дома ребята забегали перед Зинкой, пятясь спиной, и хохотали, повторяя на разные голоса:

– Петушка и кукух! Петушка и кукух! А Зинке так было обидно, что смеются над ней. Ну ничего! Она им еще покажет…

Гриша, отец Зины, на ту войну не попал – не взяли его. В финскую его изрешетило всего, и в военкомате решили его не трогать, оставить, так сказать, на переднем крае в тылу председателем в колхозе – бабами командовать.

В самом начале войны родился у Веры с Григорием мальчик. Круглолицый, пухлый, сливочный такой. С хорошим аппетитом. Колька, сынок. Вера едва успевала справляться, разрывалась между колхозом и домом. Из Гриши плохой помощник был, чай он председатель. У него своих забот полно. Целыми днями то в сельсовете, а то в город уедет на ковёр к начальству.

С продуктами в 40-е совсем тяжко было. Выживали каждый своим хозяйством. У Григория была небольшая пасека, от отца досталась в наследство. Корова, поросенок да десяток кур. Менялись в селе продуктами. Ты мне пару – тройку яиц на блины, а я тебе крынку молока. Мяса и вовсе не видели месяцами. Мёд выручал сильно. Если бы не пасека, совсем беда. За счёт мёда и выжили.

Зинаида появилась на свет через пару лет после Кольки, в 1943-м. Дитя войны. Брат любил Зинку. В то лето, когда она залезла на колокольню, ему уж пять было. Гулял Колька с пацанами постарше, носились целыми днями по селу. Зинка часто плакала. Просилась с Колькой.

– Возьми её, Николай, приглядишь заодно за ней. Мамке в поле надо, – просила Вера старшего сына. Конечно, он присмотрит, кому же еще!

Возьмет он, бывало, тулуп отца, вывернет овчиной наружу. Наденет, встанет на четвереньки и рычит, идет на Зинку, будто он медведь в лесу. Зинка в слезы, визжит, сопли по щекам размазывает. Вера полотенцем Кольке вдоль спины как даст, чтоб сестру не пугал до смерти!

Или любил Колька подразнить Зинку. Подговорит ребят, гуляют и давай все вместе голосить:

– Резиновую Зину купили в магазине! Резиновую Зи-и-и-ну в корзине принесли!

– Не резиновая я!!!! Не в корзине меня принесли! – бежит за ними бедная Зинка и ревёт навзрыд, слёзы по лицу размазывает. Вот так и росли брат Колька и сестра Зинка. То в обнимку, то по разным углам в избе.

Дело было в апреле, последний снег оставался весенней наледью лишь в овраге, через который шли ребята привычной гурьбой в школу. Колька тайком взял у отца в сарае старый топор и по дороге в школу всадил его в берёзу на краю села. Крынку подставил под ранку – сок берёзы ловить. Пойдут обратно – поди, сок и набежит уже. А по пути из школы Зинка вспомнила про ту березу, да как рванет до неё быстрее всех. Подбежала, налетела, упёрлась в ствол ручонками – топор-то и выпал. Да прямо ей лезвием по ножке. Ботинок порезал, да и рану глубокую оставил. А кровищи, как с того поросёнка, что резали надысь. Вот страху-то детвора натерпелась. Ох, и достанется Кольке от отца за топор без спросу, за то, что не доглядел за сестрой младшей. Он всегда у них виноват. Потому что старший брат. Что тут поделаешь!

Григорий в последнее время все чаще и чаще говорил, что в городе жизнь лучше, проще.

Как вернётся от начальства в колхоз, придёт затемно домой и снова за своё.

– Пора нам, Вера, ехать в город. Паспорта колхозным давать начали, что не ехать.

– Гриша, вот так бросить всё? А дом? Огород? Дети в школе. А я? Что я там делать-то буду, в твоём городе? Я привыкла к земле, к деревне.

– А мы с тобой дом перевезём, по брёвнам и перевезём. Я уже и место нашёл, и с мужиками из артели договорился, недорого возьмут. Решать надо, Вера. Проще там нам будет. И огород тебе будет, и школа рядом. Разве хорошо, что дети за пять километров в школу ходят?

И такие разговоры вёл Гриша с женой все чаще и чаще. И, наконец, уговорил. Ох, и боязно было Вере в новую жизнь идти. Посоветоваться бы с кем. Но кто тут советчик? Бабы деревенские у колодца руками бы тотчас замахали, всполошились, отговаривать бы Веру начали. Что они понимают в новой, городской, жизни? Разве они пробовали её на вкус? А Гриша пробовал. Бывало, задержится допоздна у начальства в кабинетах, так и останется с ночёвкой у знакомых. А там и водопровод, и туалет теплый. Зависть берет, как люди-то городские живут.