Женщина с винтовкой Борис Солоневич

Борис Лукьянович Солоневич

Нет, право же, странные существа эти мужчины! Им вот всё – вынь да положь. Это как маленький Горя, – глядя на луну: «Дай мне, мамочка, этот фонарик с неба». Разве девочка могла бы такое сказать? Дай, да дай. А как – это мужчин не касается…

Пристали ко мне Жора и Горя, как с ножом к горлу – напиши, да напиши свои воспоминания. «Ты, – говорят, – одна из последних оставшихся в живых офицеров женского батальона. Ты обязана перед Россией (слова-то какие нашли! Ах, эти уж мне мужчины!) оставить для русской молодёжи память о героической попытке женщин в трудное время взять винтовку и показать мужчинам пример защиты своей Родины»…

Говорят, – и не без резона, – что женщина никогда долго не может противиться просьбам любимого. А на меня тут насели сразу двое мужчин и – положение создалось безвыходное – оба любимых: мой муж – Жора и сынишка Горя. (Они оба – Георгии и получили разные домашние имена «для отлички», как говорит сынишка. Вы, кстати, не думайте, он у меня настоящий мужчина, правда, не годами – ему только минуло 15 лет, но зато меня уже перерос на целую голову).

Да так вот – «напиши, да напиши»…

– Я ведь не умею, – защищалась я. – Это ведь не шутка: целую книгу написать.

– Ничего. Мы тебе сообща поможем. «Миром»… А потом попросим кого-нибудь понимающего поправить.

– Да я уже всё забыла. Ведь прошло уже почти 30 лет. И каких лет!..

– Ерунда это! Такие впечатления не забываются. Только сядь за бумагу – всё вспомнится. И назови – «Записки женщины-офицера».

А тут Горенька просунул свою черепушку под руку (это его любимая штучка, если нужно и к мамочке подластиться) и этак умильно просит-ноет:

– Напи-и-иши, мамочка! А то мне, право, неловко: товарищи в школе задразнили – «сын двух офицеров». А тут я им в зубы твою книгу и суну: читайте, мои черти иностранные! Вуаля!

А и действительно с Горей недавно в школе приключилась смешная история. Нужно было зачем-то указать, кто такие родители. Он и ответил: отец – русский офицер. А мать? – «Тоже русский офицер»… Ему бы сказать – сестра милосердия – моя теперешняя специальность, а он… Ну, в школе так и вскинулись: «Как это так – мать офицер?» «А очень даже просто – она поручик Российской Армии, ранена в боях с бошами, имеет высший орден св. Георгия Победоносца»…

Ну, конечно, всё потом объяснилось, но с тех пор Горю так и не перестают дразнить в школе – «сын двух офицеров». Вот почему он так сильно и просит.

– Но, какие вы, право, смешные! «Напиши, да напиши». Это ведь не письмо простое.

– А ты и пиши попросту, как вспоминается: без всяких фокусов.

– Да с чего я начну?

А Горенька уже почувствовал, что мамочка сдаётся, и лукаво смеётся:

– А ты начни, мамулечка, с самого что ни есть с начала. Вот, например, сколько немцев и большевиков ты убила своей собственной рукой? И как ты сражалась?

– Милый мой дурашка! Да разве такие ощущения могут быть переданы на бумаге? Как можно передать впечатления 18-летней девушки, впервые попавшей в боевой огонь?..

– А ты пиши так, как нам рассказывала у камина…

Конечно, никакого камина у нас нет. Так Горя поэтично зовёт нашу маленькую печку, около которой в осенние и зимние вечера мы усаживались и рассказывали друг другу, что вспомнится из прошлого.

Жора тоже смеётся, предчувствуя мужскую победу.

– Да, раскачайся, Ниночка. Всё что напишешь – будем давать на проверку Горе: если его захватит – значит, хорошо. Если нет – будем переделывать. А потом и писателя для шлифовки найдём.

…Ну, что тут было делать? Ведь знаю мужчин – они не отстанут, пока не получат, чего им хочется. Такая уж наша бабья доля – всегда уступать мужскому напору… Пришлось сдаться…

Но когда я стала перебирать, перечитывать свои записи и дневники того времени, когда я стала вспоминать пережитое тогда – прошлое снова захватило меня. И снова пережила я яркие, напряжённые, солнечные и кровавые дни лета 1917 года. И гордое чувство за Русскую Женщину опять поднялось в моей душе. Нет, правы Жора и Горя – нужно, чтобы русская молодёжь прочла простые воспоминания участницы этого беспримерного подвига – когда миллионы мужчин, усталые, изверившиеся, заражённые ядом большевизма, заколебались на фронте – нашлись сотни молодых женщин, бесстрашно пошедших на смерть за свою Родину.

Я нисколько не жалею о том, что тогда пошла на фронт, хотя наша кровь не спасла в то время России. Но сияние нашего женского подвига останется навсегда в истории России. И частичка моего бессмертного «Я» останется не только в моём сыне, но и в памяти, в славе моей Родины.

Нина Крылова,

Поручик Российской Армии, Кавалер Ордена св. Великомученика Георгия Победоносца.

Должен признаться честно – мне было очень трудно помочь Крыловой «создать» эту книгу – среднее между романом и документом. Ещё труднее было сохранить в старых записях и рассказах аромат и очарование переживаний того периода. Да и как можно передать чувства молодой девушки, в пылу боевого опьянения вонзавшей штык в тело врага, а потом трясшейся в рыданиях в уголке окопа с побледневшим лицом и безумными глазами?

Но работал я над приведением в литературную форму этих записей, дополнительных данных и рассказов с громадным увлечением. Не знаю, прав ли был «Таймс», назвавший женский батальон «величайшим явлением в истории женщин со времён Жанны д’Арк». Не нам, русским, об этом судить. Но и в самом деле, где в истории мира было, чтобы батальон женщин, выдержав с честью несколько больших боёв с таким противником, как германские войска, отбив в течение 4 суток 10 атак, ответив 11-ю контратаками, прорвав 4 линии германской обороны, захватив около 200 пленных (мужчин!), оставил в братских могилах и госпиталях почти половину своих бойцов?

Мужчины описывали свои боевые переживания много раз. Но как может описать их женщина-солдат, после месяца подготовки брошенная в бой с искусным и жестоким врагом?

Но всё же в воспоминаниях Крыловой есть много того, чего мы, мужчины, не знаем и не подозреваем. Я не старался этого объяснить, а только передать честно и как можно более точно, сознавая, что именно в этом мой долг писателя, гордящегося тем, что именно в России был такой блестящий, неповторимый в истории мира случай, когда женщина с винтовкой в руке героически сражалась за честь своей Родины.

Борис Солоневич

Брюссель 1946 г.

(Закончено в тюрьме Сан Жиль под угрозой высылки в СССР по требованию Советов, как «военного преступника»).

Документальная сторона романа сверена и дополнена по рассказам и материалам поручика Магдалины Скрыдловой (Вальтер), б. адъютанта «Женского Батальона Смерти»; протопресвитера о. Александра Шабашева, бывшего свидетелем боёв батальона; по книге «Яшка» капитана Марии Бочкарёвой, командира батальона, по «Архиву Русской Революции» и живым рассказам русских офицеров, знавших жизнь и бои батальона.

– Товарищи! Вам твердят – «защищайте свою родину, убивайте врага, подчиняйтесь офицерам». А я вам говорю: Родина эта – выдумка буржуазии для околпачивания трудящихся. Честный рабочий не имеет отечества. Его родина – это интернациональная семья мирового пролетариата, стремящегося освободиться от цепей капитализма. Братайтесь с немцами – они такие же рабочие и крестьяне, как и вы. Цели империалистической бойни им так же чужды, как и вам. Не слушайтесь своих офицеров, слуг царского режима и буржуазии. Бросайте фронт и идите к себе делить землю и имущество помещиков!..

…Резкие слова падали, как камни в воду, вздымая хаотические брызги недоумённых мыслей. Я, откровенно говоря, была прямо ошеломлена ими. Всё было так необычайно: на серой башне броневика стоял небольшой человечек в штатском костюме, толстенький, лысоватый, с обыкновенной бородкой клинышком и, размахивая смятой кепкой, бросал в толпу необычайные зажигательные слова.

Мне сперва всё это показалось шуткой, каким-то театральным представлением: эта громадная толпа перед Финляндским вокзалом, алые знамёна, плакаты:

«Да здравствуют Советы Рабочих, Крестьянских и Солдатских депутатов»,

«Долой министров-капиталистов»,

«Мир без аннексий и контрибуций»,

Рёв оркестров, восторженные лица, серый броневик со смешной фигуркой наверху. Но потом я заметила, с какой необычайной жадностью прислушиваются к его словам сотни напряжённых лиц рабочих и солдат, и поняла, что тут ЧТО-ТО есть.

Я помню – был первый настоящий солнечный весенний день. Снег ещё сиял на крышах и в парках, но на петербургских улицах было уже грязное коричневое месиво.

Мы с Лидой, моей сестрой, которая приехала с фронта в отпуск, долго гуляли по Стрелке, и она рассказывала мне свои переживания сестры милосердия. Хотя рассказы её были довольно мрачны, но весеннее солнышко как-то заставляло забывать смысл её слов. Пусть кончался третий год тяжёлой войны, пусть страна начинала лихорадить в первых приступах странной болезни – революции, пусть все были словно помешанными, потерявшими какой-то ориентир в жизни, но солнце пронизывало всех и всё своей радостью, теплом, сиянием. Ну и, конечно, нужно ещё добавить, что мне в то время не было ещё 18 лет, и жизнь представлялась мне чем-то средним между занимательной игрой и весёлым представлением.