– А может и мне, – злобно отрезал рабочий. – Хоть, видать, вы свою кровь за буржуев и пролили (он насмешливо ткнул пальцем в повязку) одначе нашего Ленина лучше не трожьте, – это вам может дорого обойтиться!

– Не напугаешь, – вызывающе поднял голову раненый доброволец. – А видно, правда глаза режет. Кто во время войны призывает солдат не драться, а идти грабить – тот изменник и негодяй.

Слова прозвучали звонко и полновесно. Серые глаза глядели открыто и прямо, щёки зарумянились. Стычка стала привлекать внимание.

– Это про кого он так?

– Да про Ленина.

– Это Ильич-то наш – негодяй??? Как: он Ленина цапает?.. А ну, давай как ему, Митюка, в рыло, хуч ен и ерой…

Около нас стала собираться группа рабочих и солдат, враждебно смотревших на вольноопределяющегося. А тот смело продолжал:

– Ленин – просто немецкий провокатор. Его немцы нарочно к нам через всю Германию в запломбированном вагоне прислали армию и народ смутить. Его не слушать, а повесить нужно.

Молодой доброволец был явно рассержен, словно Ленин оскорбил его лично. Мне он сразу показался честным, милым юношей и стало страшно, что он ввяжется тут в скверную историю. Действительно, в среде окружающих его смелые слова вызвали возмущение. Резкие реплики слышались то здесь, то там.

– Тожа, кусок буржуя, нашего Ленина хаит! Молод ещё…

– Такие вот, несознательные, только под ногами путаются…

– Ерой тожа выискался. Нам, браток, что Николай, что Вильгельм – всё едино: одного поля ягода – кровь народную пить!

Настроение накаливалось. Какой-то молодой фабричный, истасканный, худой, видимо, чахоточный, с горящими ненавистью глазами сипел сбоку:

– Морду ему за это набить и всё тута…

– Да ведь он георгиевский кавалер!

– Ну так што? Через это он сволотой перестал быть, что ли? Буржуйский прихвостень! Наутюжить ему рыло!

Вольноопределяющийся услышал угрозы и обернулся.

– А ты, парень, осторожней на поворотах! Ты тут от фронта ловчишься, а я уже третий год в окопах.

– Ну и дурак! Вольно-ж тебе за капитализм кровь свою проливать? – грубо отозвался фабричный. – Это чтобы буржуи на нашем поту да крови мельёны наживали? Нет, браток, таких дураков, как ты, а всё меньше нонеча находится. Ленин вона умному учит – бей буржуев! Долой войну!

– Но Россию-то ведь нужно защищать? – воскликнул с возмущением вольноопределяющийся. – Если армия сражаться не будет – Вильгельм и сюда придёт.

– Ну вот. Что он тута забыл? А надо, чтобы и у ермана тоже рабочие евонные винтовки свои побросали. Вот общее замирение и будет. Чтобы значит, без некциев и контрибуциев… А тем часом буржуям по шеям. Скинуть их и вольно зажить. Своим рабочим государством!

– Дурак ты и больше ничего, – вспылил раненый доброволец. – Там на фронте твои братья умирают, а ты тут политикой занимаешься. Шёл бы лучше на войну, Родину защищать.

– Ишь ты… Роо-о-дину? А сам, небось, сестрицами обложился по самое горло, а других в окопы тянет. Ишь, кралей-то каких заимел.

Грязный палец нахально ткнул меня в плечо. Здоровой рукой вольноопределяющийся резко оттолкнул парня.

– Эй ты, холера ходячая, полегче с грязными лапами, а то…

Брови молодого человека нахмурились, и краска гнева опять покрыла его лицо. Странная мысль почему-то мелькнула у меня: я подумала, что он, вероятно, ещё никогда в жизни даже и не брился – так свежи и розовы были его молодые щёки. В круглом подбородке была чуть заметная ямочка – почему-то останавливавшая мои глаза. И вообще мне он сразу понравился – в нём была привлекательная смесь мальчика и мужчины, – какая-то весёлая мужественность.

Но мне стало немножко страшно, когда он вступился за меня. Один, раненый, перед этими озлобленными рабочими, раскалёнными жгучими словами Ленина. Я взяла его под здоровую руку и тихо сказала: