Елизавета слушала в недоумении, часто моргая.

– Ничего удивительного, – продолжала пани Мрукова. – Украинцы – хороший народ, но есть среди них… – как это ваши говорят?.. – шкуры. Продались. В полицаи подались. Война. Сами понимаете: если ты к врагу примкнул, значит, бывшим друзьям чужаком стал.

– А кто же на них охотится, здесь ведь только мирное население?

Пани Мрукова придвинулась ближе, прошептала в самое ухо:

– Партизаны… Среди них, поговаривают, не только русские, но и белорусы, и те же украинцы. В немецких газетах постоянно пишут, что в городе и ближних лесах орудуют банды. Но все давно знают, что это подпольщики.

«При первой возможности тоже начну своим помогать, – решила Елизавета, в который раз услышав о партизанах. – Только бы познакомиться с кем-нибудь из них поближе. Там уж выпрошу задание». Эта мысль вернула внутреннее равновесие.

– Пани Ханна, я все дела сделала. Завтра надо бы карточки отоварить. Могу, конечно, к вам вечером забежать. Сделаю, если что-то потребуется.

– Не беспокойтесь, вы и так две недели без выходных. Будет необходимость, Наденьку попрошу помочь.

Попрощавшись, Елизавета вышла на улицу. На противоположной стороне около дома стояли Коля с Ариной.

– Мама, мы вышли вас встретить! – крикнул сын.

Она помахала. Вдруг в груди кольнуло. Неведомая сила заставила повернуть голову. В конце улицы огромный человек в чёрной военной форме держал на поводке овчарку и смотрел в сторону детей. Вдруг он наклонился, будто что-то шепча собаке на ухо.

– Коля! Тащи Аринку домой! – истошно закричала Елизавета, метнувшись через дорогу.

Взгляд снова скользнул в сторону верзилы. Тот, придерживая собаку за ошейник, отстёгивал карабин.

Коля, схватив сестру за руку, уже подбежал к калитке. Подлетев, Елизавета сгребла детей в охапку, втолкнула всем телом во двор, задвинула щеколду.

Овчарка с лаем пронеслась мимо. Издалека послышался хохот, потом короткий, резкий свист.

Елизавета на ватных ногах вошла в дом, упала на первую попавшуюся табуретку. Онемев и мелко дрожа, упёрлась взглядом в Кириковну.

– Что? Что там, Лизонька?.. Коля?.. Как же вас успокоить, если даже не знаю, что стряслось? – причитала та, обнимая и гладя костлявыми пальцами по волосам Арину.

– Полицай дрессировал собаку на травлю, – еле шевеля губами, наконец проговорила Елизавета.

Кириковна всплеснула руками.

– Ах ты, батюшки! На детей пса натравливать! Что ж это делается-то?!

– Мама, а почему вы думаете, что это полицай? Может, немец? – недоверчиво поинтересовался Коля.

– Полицай это, Коленка, полица-а-ай, – протянула Елизавета. – Сначала я его по фигуре узнала, потом по хохоту. Он сегодня к Мруковым наведывался.

– Да ещё и на нашей улице, – стенала Кириковна, заламывая руки. – Как же теперь детей одних выпускать?

– Пока пусть во дворе гуляют. Нечего по улицам шастать.

– Мама, хотя бы возьмите меня с собой за пайком, – запросился Коля. – Что мне дома-то штаны протирать?

– Пока подожди, сыночек. Придёт время, возьму. Завтра сама схожу, разведаю обстановку. А то сидим здесь, как мыши под веником, слухами питаемся.

***

Не желая встретить новоявленного полицая, Елизавета свернула через три дома на параллельную улицу. Энергично зашагала. Миновала комендатуру. Прошла далеко вперёд. На следующем повороте почти пролетела мимо фонарного столба, но притормозила. Подошла ближе.

Скользя глазами по бумажным заплаткам, теснившим друг друга, поняла, что столб обклеен листовками, какие оккупанты регулярно сбрасывают с самолётов.

Она не вчитывалась, только ухватывала смысл: требование об обязательной регистрации фотоаппаратов, за неповиновение – расстрел; бойцам Красной армии – сдаваться для получения «спасительного» статуса военнопленных; жителям – пособничать нацистской Германии; мужчинам, независимо от возраста и национальности – вступать в полицию. За любой шаг навстречу самая дорогая плата – жизнь. За противодействие – смерть.