Вернувшись, она готова была упасть на кровать и уснуть без ужина. Но теперь надо было кормить не только детей, а ещё и пожилую женщину, за которую добровольно взяла ответственность. Потому первым делом отправилась на кухню.

Когда овощи были готовы, появилась Арина.

– Мама, вкусно пахнет! – воскликнула она, дыша над картошкой. – Толочь будете?

– Нет, Аринушка. Молоко выпили, а воду я в кастрюльку слила, завтра суп сварю.

Дочь закивала и, осторожно заглядывая в лицо, тихо спросила:

– Мама, а бабушка Кириковна тоже с нами кушать будет?

– Сама-то как думаешь? Мы будем есть, а она в рот заглядывать?

– Хорошо, хорошо! Просто мне её жалко. Бабушка старенькая и такая бедненькая. Сидит в уголочке, и слёзки – кап, кап.

У Арины затряслась губа, вот-вот заревёт. «Впору бы свою тоску унять, но остальным не легче. Надо идти успокаивать», – с грустью подумала Елизавета; вручила дочери тарелки, сама подхватила кастрюлю и пошла накрывать.

Кириковна никак не хотела садиться за стол.

– Милая, отломи четвертинку картошины. И того с меня довольно. Я здесь, в уголочке поем. Что деткам-то на меня, такую страшную, смотреть? – причитала чуть слышно.

– Мы теперь одна семья. Не обижайте ни меня, ни детей, – спокойно сказала Елизавета, подставив локоть, чтобы Кириковна оперлась.

Подвела её к столу, усадила во главе. Принялась выкладывать на тарелку кружки печёной моркови, лука, большие рассыпчатые клубни, приговаривая:

– Смотрите-ка: картошечка какая белая, без червоточины.

Достала из сумки каравай. По комнате разнёсся густой хлебный дух. Утопая пальцами в воздушной мякоти, отломила ломоть, поднесла к носу, шумно вдохнула кисловато-терпкий аромат. Дети потянули руки.

Отламывая ещё и ещё, Елизавета раздала всем по кусочку. Кириковна снова расплакалась.

– Лизонька, пусть Господь тебя благословит, – прошептала сквозь слёзы. – Я ж словно умерла и в рай попала.

Дети, молча опустошив тарелки, гуськом сонно побрели в комнату.

– Коленька, сыночек, сегодня ступай за перегородку. Теперь снова будешь спать вместе с нами. Кровать широкая, поперёк ляжем. А на твоё место бабушку положим.

– Угу, – буркнул Коля.

Скоро дети притихли.

– Говоришь, здесь в округе мало пустых домов? А кто живёт-то? В основном поляки? – поинтересовалась Кириковна.

– Как вы догадались? – удивилась Елизавета.

– А с чего им бежать-то? Их, что до войны немчики не особо трогали, что нынче. Они ж подпевалы. Сколько раз наблюдала, как фашистов этих хлебом-солью встречали да приговаривали: «Проходите, родненькие, мы вас та-ак долго ждали».

– Наверное… Но меня такое не коснулось. От тех поляков, с кем судьба свела, только доброе видела. Если бы не соседи со всей округи, мы с детьми не выжили бы.

В окно тихонько постучали. Елизавета встревожилась. Выключив свет, через стекло всмотрелась в темноту.

– Свои, – проговорила и пошла отпирать. – Здравствуйте, пани Хладынская, – тихо поприветствовала соседку.

Та переступила через порог, но дальше не пошла.

– Пани Лиза, зовите меня Юлией, так душевнее, – прошептала, глядя в лицо. – Так вот, я на минутку. С доброй вестью. В доме Мруковых, что прямо напротив, ищут няньку для деток. Я сразу про вашу Наденьку вспомнила. Завтра же ведите её. Просите. Не откажут. Вас все за доброту любят, никто не оттолкнёт.

Елизавета принялась благодарить, а взгляд гостьи, скользнув через плечо, приподнял брови в немом вопросе.

– У нас в семье пополнение, – охотно объяснила Елизавета и шёпотом добавила: – Подобрали несчастную в перелеске. Собралась там умирать. Нельзя же было её оставить.

– Ох-ох-ох, – вздыхая, покачала головой пани Хладынская. – Вот ведь как вы на помощь кидаетесь, себя не помня. Да воздастся добром за добро… Ну, завтра стукнете мне в окошко, когда с Надей дело решится. А пока доброй ночи.