– Будто кто-то всхлипывает, – прошептала Надя.

– И мне показалось. Вон там, за кустами, – проговорил Коля и, свернув с дороги, пошёл чуть вперёд.

Он осторожно раздвинул ветки. Потом обернулся и призывно махнул рукой. Все трое пробрались сквозь редкую поросль вербы, за которой на деревянном чемодане, сгорбившись, сидела маленькая худая женщина. При каждом всхлипывании острые плечи, обтянутые выношенной трикотажной кофточкой, судорожно подрагивали.

Она казалась глухой, потому что, несмотря на треск веток за спиной, даже не повернула головы.

– Как вас зовут? – спросила Елизавета участливо.

– Кириковна я, – тихо сквозь слёзы заговорила женщина. – Молодые, вроде тебя, называли бабушкой Кириковной.

Вдохновившись, что женщина ответила, Елизавета опустилась перед ней на корточки и, желая подбодрить, воскликнула:

– Какая же вы бабушка?!

– Так пятьдесят годков стукнуло. Всё лицо давно в морщинах, только вот внуков не дождалась, – голос Кириковны звучал мягко и трогательно, она продолжала всхлипывать.

Лиза накрыла шершавую ладонь своей.

– Почему одна здесь сидите?

– Так куда идти-то, милая? Всех родных растеряла. Муж с сыночком на фронт ушли. Сноха на сносях со мной оставалась. Ребёночка-то мёртвенького выродила, а в скорости и сама за ним отправилась. Тут весточка подоспела, что соколики мои в Брестской крепости полегли. Не успела я печаль выплакать, как дом наш фашисты обложили, стали еврейские квартиры разорять, а бедолаг газом травить.

– Как это? – прошептала Надя, округлив глаза.

– А вот так: выволокут всех подряд – и мужичков, и женщин, и деток – загонят в фургон-душегубку, словно скот, двери запрут и газ внутрь пустят, – Кириковна рвано вздохнула. – А в это время другие солдаты, как ни в чём не бывало из квартир мебель вытаскивают. Евреи-то жить умеют, добро у них дорогое. Только теперь всё немчикам достаётся. Те награбленное в Германию вывозят.

– Вы что же, испугались и всё бросили?

– Не сразу, а когда новые власти предупредили, чтобы советские убирались, пока до них не добрались. Тут уж я пожитки собрала и бежать. Шла, шла, да и думаю, а где пристанище-то найду? Кому я нищая да бездомная нужна? Всё одно – помирать. Так лучше здесь с голоду, чем муки ихние принять. Вот и сижу, Бога молю, чтобы смертушку послал… – по впалым, морщинистым щекам снова потекли струйки.

– Ну уж нет! Я вас здесь не оставлю. Пойдёте с нами, – твердо сказала Елизавета. – Мы тоже беженцы, но ничего, нашли жильё. Там всем места хватит.

Глаза Кириковны на мгновение оживились, но снова потухли.

– Нахлебницей? Приживалкой? Нет, не могу, совесть не позволит. А на работу, кто ж меня возьмёт?

– Об этом не думайте. Вокруг не только изверги, но и Люди остались, – уверенно ответила Елизавета; взяла Кириковну под локоть, помогая подняться. – Будем вместе ходить. Тем более, что на первое время нам работа обеспечена.

Они добрели до дома, где оставили Арину, в густых сумерках. Из открытой форточки доносился рёв.

– Не плачь. Мама скоро придёт, – мягко увещевал женский голос.

– Не-е-т! Не придё-ё-ёт! Она меня бро-о-осила! – истошно надрывался детский.

– Аринушка, доченька! Я здесь, – закричала Елизавета, забарабанив в окно.

Девчушка вспорхнула бабочкой, уткнулась носом в стекло. Позади неё показалась хозяйка дома, молитвенно сложив ладони, словно благодарила Бога. Вскоре она вышла с Ариной на руках.

– Мы уж испугались, не случилось ли худого, – проговорила взволнованно, передавая ребёнка матери и странно поглядывая в сторону Кириковны.

«Что тут объяснять?» – подумала Елизавета; как могла, тепло поблагодарила и повела семейство домой.