Следующим утром семья покинула насиженное место.

К полудню Адамково осталось далеко позади. На пути попадались разрозненные участки, но Елизавета проходила мимо. Она боялась оказаться оторванной от людей, да и где тут найти работу?

Но вот показалась улица с ровными рядами домов, окнами уставившихся друг на друга.

Елизавета постучала в крайний.

– О! Пани! Вы, похоже, ищите жильё! – дружелюбно воскликнул по-польски невысокий пожилой мужчина, похожий на шар.

– Да-да, нам с детьми нужен дом и работа, – ответила она взволнованно.

– Ну, так селитесь через стенку! Нам веселее будет. К тому же здесь – на Хмельницкой – одни поляки остались. Кому-нибудь помощница точно понадобится. Постойте там минутку, – он юркнул за дверь.

Отойдя к пустой половине и заглядывая через забор, Елизавета подумала, что крепкая, аккуратная избушка напоминает домик-крошечку из детской сказки. Тут с новой силой в груди защемила тоска по Танечке. Силясь хоть немного унять горечь утраты, Елизавета принялась прикидывать, как приступить к поискам работы.

Наконец сосед вернулся. За ним, позвякивая связкой ключей, семенила высокая улыбчивая женщина.

– Мы – Хладынские, – бархатным голосом певуче проговорила она, отпирая калитку. – А вас, как зовут?

– Лиза я, – ответила Елизавета, помня, что у поляков не принято называть людей по имени-отчеству.

– Ну что ж, пани Лиза, пойдёмте хоромы осматривать, – предложила соседка и приглашающим жестом протянутой руки пропустила семью вперёд. – Видите, тут и небольшой дворик есть. Картошку, конечно, не посадишь, а для лука да петрушки хватит.

– Наш-то огород поболее, – подхватил пан Хладынский и, словно оправдываясь, добавил: – Что ж поделать, это раньше так землю разделили… Так вот, мы всё сами растим, а ещё курочек разводим.

Он распахнул дверь в дом. Хотел было ступить через порог, но жена остановила, удержав за локоть.

– Туда уж мы не пойдём, сами осматривайтесь, – сказала и ласково добавила: – А какие у вас детки воспитанные, пани Лиза. Скромно стоят, ни словечка не проронили.

– У нас сестрёнка маленькая умерла, – прошептала Надя; глаза её набухли и заблестели.

Коля отвернулся, махнув кулаком по щеке. Арина тихо заскулила.

– Боже мой! Горе-то какое! – воскликнула пани Хладынская, беря руки Елизаветы в свои. – Но вы держитесь. Да и мы не бросим. Тут народ добрый. Поначалу поможем, чем можем, а там придумаем что-нибудь.

Соседка не обманула. Не успела Елизавета вскипятить чайник, как та, постучавшись, появилась в доме с туго набитой полотняной сумкой и двухлитровым бидоном.

– Вот деткам молочко, – сказала, поставив на стол.

Затем выложила буханку хлеба, четыре кубика сахара. Протянула бумажные кульки.

– В том, что поменьше, – горох на посадку. В другом – лук-севок, – объяснила не разворачивая.

Затем потрясла над стулом перевёрнутую сумку, вываливая одежду.

– Вот, пани Лиза, примерьте деткам. Что не подойдёт, оставьте на вырост… Ну, располагайтесь. Двух комнат и кухни вам вполне хватит. И не забывайте – мы рядом. Стучитесь, если понадобится, – добавила уходя.

Елизавета накормила семью и решила, не теряя времени бросить семена в землю. Дело клонилось к вечеру, но длинные июньские дни стирали границы. Солнце не только светило, но и приятно пригревало.

Дети тоже выбежали во двор.

– Ой, ктой-то там? – тыча пальчиком в дальний угол огорода, прошептала Арина.

Елизавета присмотрелась.

– Ко-о-о… Ко-о-о, – будто разговаривая сама с собой, заквохтала пёстрая курица.

Она важно прогулялась вдоль забора, остановилась, принялась копошиться в земле.

– Мама, смотрите-ка, к нам суп пожаловал! – воскликнул Коля.