Пани Фальковская затряслась всем телом, уткнулась лицом Елизавете в плечо. Дождавшись, пока та успокоится, Елизавета спросила:

– А что с пани Вучик и сыном?

– Сильно боялась, как бы под огонь не попали. Жду, а их всё нет и нет. Но всё же вернулись. У соседей переждали, там, где дети играли. Майя говорит, боялись нос из дома высунуть. А ещё… что очередную еврейскую семью расстреливать будут… Несчастные евреи! В какие только щели ни забиваются, всё равно эти звери их находят… Пани Лиза, никому двери не отпирайте! Берегите деток!

– У нас в роду евреев нет. А если задумают советских изводить, замки не помогут, – задумчиво проговорила Елизавета…

Когда новогодним утром раздался настойчивый стук в дверь, те слова пани Фальковской вспышкой прорезали память. Сжавшись от испуга, Елизавета осознала, что дома из взрослых одна. Соседки в праздничную ночь отправились куда-то вместе с детьми и до сих пор не вернулись.

Поначалу она усомнилась, стоит ли открывать. Но, заперев детей в комнате, всё же пошла. Приоткрыла дверь. На крыльце стоял человек в красном колпаке и длинном пальто, украшенном бумажными снежинками. На лице вместо усов и бороды кудрявилась мочалка.

– Есть ли в доме деточки? – скидывая с плеча мешок, громко проговорил гость, в деланно низком голосе которого, слышалась женщина.

Ряженная приблизилась и прошептала в лицо:

– Советские?

Елизавета кивнула.

– Я учитель. Местная партийная ячейка выявляет своих. Вот, насобирали одежды, брошенной беженцами. Раздаём под праздник. Зовите ребятишек.

Елизавета впустила гостью в прихожую. Вывела детей.

– Мама, это кто? Я боюсь, – прячась за спину и цепляясь за подол юбки, пропищала Арина.

– Аринушка, не дрейфь. Это Чарный Петрусь. Дед Мороз по-нашему.

– Не слушай. Сказки, – буркнул Коля. – Никаких Дедов Морозов не бывает.

– Как это не бывает? – наигранно возмутился «Чарный Петрусь». – А кто же по-твоему подарки детям приносит?

Вид у Коли стал более заинтересованным.

– Что ещё за подарки?

– Да вот же! Налетай! Разбирай!

Лишь только стаял снег, Елизавета с Колей, прихватив Танечку, отправились на поиски работы. В ближайшей деревне их подрядили копать огород. Сын усердно орудовал лопатой, не отставая от матери.

Наконец свежевспаханная земля превратилась в длинные, ровные грядки. Елизавета подняла со скамейки дочку, завёрнутую в одеяльце, отошла в сторону. Присев на бревно, приложила малышку к груди.

– Лиза, – из-за спины проговорила пожилая тучная украинка, – у нас ще коровки, пришло времячко их на луг’ выг’онять. Пог’лядели мы с муженьком на вашег’о мальца, больно уж вин ловко справляется. А дайте-ка яг’о нам в пастушки. Денег’ не заплатим, но кормить будемо досхочу.

На обратном пути Коля гордый, что для него нашлось дело, приосанился, подтянул и без того прилипший к позвоночнику живот.

– Вот это удача! Правда, мама? – сказал, энергично вышагивая, будто и не устал.

Елизавета улыбнулась через силу, кивнула. Живя настоящим и отчётливо понимая, что каждый новый день может стать последним, ей всё виделось таким зыбким, таким временным. Сердце беспрестанно болело за детей. Вот и теперь не отпускали тягостные мысли:

«Надя и Николай, хоть и кичатся, что старшие, но, как ни крути, – дети. Им бы учиться, так нет же – вынуждены зарабатывать на пропитание. А Танечка? – приподняв уголок одеяла, она страдальчески взглянула на спящую малышку. – Почти не растёт девчоночка и в весе едва прибавляет. Да и где ж с такого-то водянистого молока окрепнуть?»

Задавленная переживаниями и преследуемая навязчивой мыслью, что дочка умрёт, Елизавета готова была заплакать, но при сыне сдержалась.