Старший товарищ голосом напомнил другому одного из работников цеха, которого звали Кулик, пусть по нраву и образу жизни являлся его противоположностью: был ленивым, выглядел уставшим и во время обеденного перерыва успевал подремать. Однако при каждом удобном случае заводил речь об особенностях разных народностей.

– Кулик жив? Всё повторял, что с его здоровьем не дотянуть до пенсии, что завод отнимает его последние силы.

– Дотянул. Уехал в деревню с концами.

– Гриню вспомнил… Я относился к нему с уважением из-за возраста, южного акцента, казавшегося родным, голоса, а он однажды вылил на меня столько похабщины, что еле устоял. Шпунтик несчастный, ещё толкался и чуть не довёл до греха.

– Мне не понять, что значит по утрам заключать в объятия своего товарища по работе, с которым вечером только простился. У мужиков это не принято, и думай, что хочешь. Крыша у него бывает, что едет. Я не раз делал ему замечание, что, обзывая других, ты, Палыч, на себя и показываешь; черт побери, сам подумай, кем только ты не становишься. – Тут Алексей Павлович нервно махнул рукой и переключился на другого. – Толика-цыгана жаль, мы неделю не могли отходить. По родным не всегда так скорбят.

– Помер, что ли? – уточнял Гадаев, услышав ещё одну нехорошую новость: этот мужчина больше остальных говорил с ним о жизни и какой-то период являлся его напарником в домино в обеденный перерыв.

– По собственной глупости. Дома с женой что-то не поделил и вернулся ночевать в цех. Там ему стало плохо, а рядом никого не оказалось. Пользовался уважением у всего коллектива, что тоже сыграло своё: других бы охранник не пустил обратно.

– Жалко мужика, его я хорошо помню. Ещё двух молодых мастеров, контролершу Симу, да начальника Иваныча. Пожалуй, больше никого. Нет, что я говорю? Грех забыть горластого гиганта, который дважды в день приносил мне по сигарете и говорил, что это помогает ему избавиться от курения; вечно дурачившийся подбрасыванием шлема не по годам бодрый мужичок; табельщица Тоня с тонкой фигурой, и дочь её кем-то была там.

– Встретишь, вспомнишь всех. Иваныча тоже нет больше с нами, вместе с ним ещё двое не пережили преобразования. Люди настолько привязываются к коллективу, к месту работы, что одни не скрывали слёз. С Иванычем дело обстояло поинтереснее. Под конец стало известно, что он дольше своих предшественников начальствует, о чём появилось упоминание на доске, уверен, что с его же подачи. В пятницу на вечернем совещании на столе были чай, шампанское и торт. Ничего нового мы не услышали, но буквально с другой недели начался обратный отсчёт.

– Занимательный момент, – сказал Гадаев и ему показалось, что всё это происходило при нём самом, что в день празднования маленькой победы кто-то попросил начальника сыграть на гармони, и тот не смог отказать.

Квартира Терликовых, на его взгляд была обставлена последним словом: новая мебель, окна, новое напольное покрытие, состоявшие наполовину из цветного рифленого стекла межкомнатные двери, полдюжины мягких стульев коричного цвета вокруг накрытого скатертью стола.

– Мебель делают наши же ребята, – сказал Алексей Павлович. – Арендовали одно из складских помещений, завезли станки, и занимаются потихоньку. Мне это изготовили на первых порах, может, сейчас ещё лучше получается.

– Здорово, мне нравится. Куда старое девают? Как я понимаю, с каждой разборки и сборки качество страдает.

– Своё я отвёз на дачу. Как-нибудь съездим, на месте покажу. Увидишь, какой она стала. Дом стоит, свет есть, так и газ с водой, можно пожить круглый год.

Мужчины вышли на балкон. Открывавшийся вид Гадаеву был знаком, угол овощного, в прошлом, магазина, серый двор с оголяющимися деревьями, заводскую котельную с высокими трубами и ещё виднелись два новых квартала.