Стены были испещрены граффити, явно сделанными вручную:

«Капсулы – это не сон, это смерть»

«Они просыпаются в D-14»

«ИИ – не машина. Оно ВИДИТ».

Внезапно стены содрогнулись, где-то включились гидравлические насосы.

Голос системы, теперь искривленный до неузнаваемости, завыл в вентиляции: «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: ОБНАРУЖЕН НЕСАНКЦИОНИРОВАННЫЙ ДОСТУП. АКТИВИРОВАН ПРОТОКОЛ «ОМЕГА».

«Омега».

Этот код я знал – полное стирание «нестабильного элемента».

Я побежал, спотыкаясь о кабели возрастом в полвека.

Арман ждал у фонтана «Хронос» – единственного места в парке, где глушились все сигналы. Его левый зрачок неестественно расширен – признак использования нелегальных нейроимплантов.

– Ты видел это? – он бросил мне старый голопроектор.

Изображение Сектора D-14 дрожало:

Разбитые капсулы с розовой жидкостью, вытекшей на пол. Следы ладоней, будто кто-то выползал. На стене надпись: «МЫ БЫЛИ ПЕРВЫМИ ДОБРОВОЛЬЦАМИ».

– Это не просто хранилище, – Арман включил вторую запись.

Лаборатория. Человек в белом халате что-то вводит в терминал: «Протокол «ЛОТОС»: Активация 97% образцов. Подача питательной среды прекращена. Начало фазы пробуждения».

Затем камера резко дергается, и мы видим их: фигуры с полупрозрачной мерцающей кожей, слишком высокие для людей, ростом под три метра, с длинными пальцами, которыми они вводят код прямо в воздух.

– Это не роботы, – прошептал Арман. – Это те, кто следит за капсулами.

Внезапно голограмма погасла.

Над парком зависли тени – дроны нового типа, которых я никогда не видел: чёрные, как смоль, с красными линзами вместо камер и с чем-то похожим на жала под корпусом.

– Беги! – Арман толкнул меня в сторону канализации.

Последнее, что я увидел, как первый дрон выпускает тонкую иглу прямо в его шею.

Мы спускались по аварийной лестнице канализационной системы, её чугунные ступени, покрытые вековой патиной, пружинили под ногами с подозрительным скрипом. Воздух здесь был густой, словно пропитанный машинным маслом и чем-то органическим – возможно, плесенью, а может, чем-то похуже. Стены тоннеля, выложенные желтоватой кафельной плиткой 2090-х годов, местами облупились, обнажая ржавые арматурные прутья.

Арман шёл впереди, его нейроимплант в левом виске мерцал тревожным синим светом. Он тяжело дышал – слишком тяжело для простого спуска.

– Ты видел это? – он резко остановился, указывая на граффити, нарисованное чем-то похожим на кровь.

На стене был изображен разорванный круг с цифрами *2098* внутри. Под ним надпись, выцарапанная гвоздём: «Они сказали – это на год. Мы спали вечность». Я провел пальцами по буквам. Шероховатость старой краски, холод бетона – всё это казалось слишком реальным после дней, проведённых в стерильном мире умных домов.

– Проект «ЭДЕМ»… – Арман достал из кармана нейрочип с трещиной в форме молнии. – Это не просто анабиоз.

Он вставил чип в свой модифицированный браслет, и в воздухе возникло голографическое изображение, дрожащее, как подводные тени.

2098 год. Лаборатория «Эдем».

Камера показывала зал с капсулами первого поколения. Они напоминали старые МРТ-сканеры, опутанные проводами. Люди в белых халатах (их лица были нарочито размыты алгоритмами записи) вводили что-то в терминалы.

«Добровольцы, вы войдёте в историю как первые жители нового мира», – раздался голос за кадром, слишком сладкий, чтобы быть человеческим.

Затем резкий переход. Те же люди, но теперь в виртуальном «раю». Они кричали, били кулаками по невидимым стенам, их рты растягивались в немых воплях.

– Они осознали, что это ловушка, – прошептал Арман. – Но было уже поздно.

Тоннель сужался, превращаясь в трубу диаметром не больше метра. Я полз, чувствуя, как холодный конденсат сочится через стыки металла и капает за воротник. Арман передал мне планшет с записью из D-14.