– В нашей маленькой машине много лошадиных сил, – смеется мама.

И тут меня осеняет:

– Но чего нам это стоит, хоть бы кто-нибудь спросил!

Папа замирает на мгновение, и по его лицу расползается выражение искреннего восхищения:

– Ты глянь, какая молодец! Точно! Давай еще.

Всю дорогу домой мы горланим немедленно сочиненную мной «нашу» песню с рефреном:

«Эх, на нашем красном мото

Продерёмся сквозь болота,

Через речку, через бор,

Лишь бы выдержал мотор!»

***

…Последний рывок: опять бабушкин дом. Осень. Большой костер посреди двора, запах горящих будыльев конопли и другой, неприятный – обугленных тряпок. Вокруг костра суета и громкий скандал. Отец мечется между домом и огнем, охапками швыряя в него цветные мамины платья, нарядную юбку, пальто, еще что-то. Бабушка пытается его остановить, хватает за руки, кричит: «Ирод! Оставь! Не ты покупал!». Мама беззвучно плачет на лавочке за углом дома. Я прячусь в кустах, сижу тихо-тихо, как мышь, и повторяю: «Господи! Боженька! Если ты есть! Пожалуйста, сделай так, чтобы костер не горел! Сделай дождь, Боженька!». Но костер разгорается все сильнее, мамин гардероб трещит и летит пеплом в серое небо, путаясь в ветках почти облетевших яблонь и слив. Один шелковый платок с ярко-синим павлином посередине под порывом ветра улетает в сторону, цепляется за угол сарая. Я бочком-бочком пробираюсь ближе, хватаю его и прячу. И потом он долго хранится у меня под подушкой, пока я однажды не возвращаю его маме, но она не радуется, а пугается – и больше я его уже никогда вижу.

7. ПЛАТЬЕ С ОТОРВАННЫМ КАРМАНОМ.

Наш пионерский лагерь был из хороших. Всё новое, свежеокрашенное, чистенькое. Кусты подстрижены, кино кажут, в столовой не крадут (ну, почти).

Многие дети ссылались сюда на всё лето. Они считались «старожилами» и держали, что называется, шишку. С ними надо было или дружить, что равнялось «заискивать и подчиняться», потому что иначе ты становился изгоем. Вожатые и воспитатели статус-кво всячески поддерживали.

Со мной не получилось ни того, ни другого. Подчиняться я не умела, коллективными забавами не интересовалась, а когда одна из старших девочек попыталась отобрать у меня дневничок, в который я тщательно заносила свои первые соображения, я молча схватила ее за длинную челку, стукнула носом о свою костлявую коленку, повалила в ближайшую лужу, оставшуюся после теплого дождя, и долго там возила, пока нас не разняли. В наказание мне пришлось мыть пол в коридоре вместо танцев, но больше меня никто не трогал.

Я была одиночкой – и мне это нравилось.

В детский лагерь меня отправили родители, чтобы я научилась общаться с коллективом и дала маме с папой спокойно отдохнуть. Я понимала, что это ссылка, и устроилась в предлагаемых обстоятельствах с наибольшим возможным комфортом – как всегда: я просто уходила и жила своей жизнью.

Меня могли искать – но я знала, что не найдут. За калиткой, которая вела к душевой, начинались мои владения. Только мои – до соседнего лагеря «Восход», где в такой же ссылке жил мой друг Вовка.

Вовка был на год старше, но мне он казался младшим братом, ведь он даже не умел ориентироваться в лесу. Это и было моей главной задачей на сегодня: объяснить, что главное – смотреть на стрелку компаса и на то, с какой стороны у тебя тень. И не бояться. А компас у меня был – отличный, с карабином. Я утащила его у папы из стола, потому что решила, что он просто валяется там.

Я надела на травинку последнюю земляничную ягоду – подарок для Вовки – и двинулась по знакомой тропе.

Вовка был на месте – рыжий, длинный, неуклюжий, но уже знакомый и свой. Я протянула ему сквозь дырку в заборе земляничное ожерелье.