– Пошли?

– Не, – сказал Вовка, поедая ягоды, – не могу.

– Почему?

– Да это… Хватятся.

Я вздохнула и села на теплую землю рядом с забором. Вовка был в своем репертуаре, но я уже знала подходящую наживку для этой рыбалки.

– А у меня компас есть.

– И че?

– Ниче. Настоящий компас, военный. Я им пользоваться умею. Мне папа показал. Я до станции ходила и обратно.

– Врешь!

Я затылком почувствовала, как он замер, и обернулась. Вовка бросил есть землянику и в его зеленых глазах наконец-то загорелся нужный мне огонь. Я достала из кармана компас и повертела им, пуская зайчиков.

– Дай гляну!

– Дулю тебе, – сказала я, пряча компас обратно в карсман. – Выходи.

Через десять минут мы уже шли по песчаной дороге. Вовка, размахивая руками и ногами, рассказывал в лицах какой-то очередной боевик, а я думала, что какой же это прекрасный день 14-е июня, и какая это глупость – отмечать в календаре красной краской какие-то посторонние праздники.

Почти каждый день мы исследовали окрестности вдвоем, и жизнь между подъемом и отбоем была вполне сносной. Вовка был чудесным спутником: он был сильнее меня физически, никогда не спорил и откровенно радовался нашим совместным открытиям, таким, например, как тайная тропинка вдоль реки на взрослый пляж соседней турбазы.

Он тоже ненавидел массово-затейные мероприятия, которые натужно и однообразно устраивали для нас вожатые.

Он тоже ни с кем не подружился, предпочитая мир собственных фантазий выяснению, кто в стае главный.

Учитывая все это, с единственным его недостатком – страстью рассказывать просмотренные фильмы дословно в лицах и со всеми сопутствующими звуками – можно было мириться. В эти моменты главным было не подходить близко, потому что вокруг Вовки образовывалась неприступная сфера из брызг и размахивающих конечностей.

Чуть позже мы сидели на высоком берегу «взрослого пляжа», обсыхая перед тем, как разойтись по своим зонам. Было не жарко, недавно прошел дождь, и целью нашего купания было, собственно, отмыться после похода в лес, где мы нашли старое кострище, в пепле которого почему-то оказалась целая россыпь монет.

Клад мы, конечно, собрали, честно поделив его пополам, но, посмотрев друг на друга, поняли, что в таком виде в лагерь нам показываться нельзя. Поэтому по дороге завернули к реке, и сидели теперь рядом, обсыхая.

Река здесь сужалась на повороте и подмывала берег. У наших ног был маленький плес, а дальше берега заросли высоким камышом, который стоял сплошной стеной по обеим берегам, создавая длинный зеленый коридор с небом вместо крыши. По этой причине в реке можно было купаться хоть голышом – с берега было не видно, – но по этой же причине сюда строго-настрого было заказано ходить нам, детям. Течение здесь было сильное, вода между стенами камыша шла бурунами, а сразу за узким горлом река разливалась широко и глубоко. Оттуда, умея плавать, можно было попасть на нижний пляж – наш, детский. Но до него по открытой воде было метров сто, не меньше.

Прямо напротив того места, где мы сидели, у противоположного берега под камышами, бурно разрослись белые лилии. Если бы не глубина и течение, до них можно было бы дотянуться рукой.

– А ты видел, как из таких лилий украшения делают? – спросила я.

– Нет. А как?

– Ломают стебель: кусочек в одну сторону – кусочек в другую. Там внутри как губка, а снаружи шкурка жесткая. Получаются бусы с цветком на конце. Красиво…

– Я тебе сорву такую лилию, – тут же пообещал Вовка.

– Не вздумай. Тут глубоко, утонешь еще. А цветок все равно потом выбрасывать. Они долго не живут.

– Ну, потом сорву, – согласился Вовка, – когда-нибудь. Куплю лодку – большую такую, – Вовка показал руками, какая большая будет лодка, – и мы с тобой вместе поплывем за лилиями. На веслах! И знаешь, что? Не здесь поплывем. Что здесь? Река маленькая, не развернёшься. Я читал, в Китае бывают лотосы. Они красные, представляешь? Я тебе такой сорву.