Сейчас будет ода моей малой родине, держитесь.

Подсвилье – поселок городского типа к западу от Полоцка, построенный на берегу двух озёр, связанных протокой. Одно называется Белое, второе Люсберэк. За озёрами – лес. По другую сторону – луг до горизонта. За горизонтом – Голубицкая пуща. В пуще – мой индивидуальный рай.

В то время, в начале 80-х прошлого века, там жили все мои самые родные родственники, и больше не было такого места нигде на Земле.

В Подсвилье полно Курилёнков (родственников по дедушке) и Лисовских (родственников по бабушке). Когда я появлялась на улице, со мной здоровались и заговаривали совершенно незнакомые люди только потому, что я похожа на кого-то из других Курилёнков.

В Подсвилье стоят дома трёх моих старших братьев: Юры – художника и резчика по дереву, Лёни, которому я могла доверить кошелек, жизнь и совесть в любых сочетаниях и Валеры, который нёс добро всем, кому мог, всем, чем мог.

Там очень чисто, нет заборов и все друг другу помогали всегда, вне зависимости от властей или политических потрясений. Так работает память поколений: на перекрестке Европы иначе было не выжить.

Например, когда очередным ураганом, которые туда часто приносит близкая Балтика, на доме моих родителей сдуло конек с крыши, никаких специалистов не понадобилось. Через час на ней верхом сидели два молодых соседа – лесник и пожарный – со своей жестью и инструментами. Никаких денег, конечно, не взяли, им бы и в голову это не пришло.

Старики же, как не помочь?

В Подсвилье до самой смерти жили мои родители, там же они похоронены – на кладбище, где каждый второй – родственник.

Но вернемся в 1983-й.

Неделю я отмалчивалась и пряталась по смородиновым кустам, а потом начала оттаивать.

Сначала Юра взял меня с собой в поход с ночевкой на Плисское озеро, и меня там укусила пиявка.

Потом дядя Витя организовал ловлю раков, а потом мы их варили на костре в большом баке и ели всей улицей.

Потом Лёня показал грибные места невозможной красоты и богатства.

А в четверг рано утром мы поехали «на базар» и купили мне настоящее белорусское платье из небелёного льна с национальной вышивкой (в той местности до сих пор такой порядок: в определенный день недели в разных сёлах еще затемно собирается рынок, где продается все, что только может вообразить себе непритязательный беларус).

Это был сампошив: рукава-фонарики, юбка в три яруса, плетеный пояс, по всем швам – широкая красная тесьма.

По тем временам оно стоило дорого, 10 рублей, но я просто не могла сдвинуться с места, когда увидела это чудо на деревянном прилавке между ведрами с черникой и деревянной саморезной посудой. Оно олицетворяло все, что мне было так нужно – дом, защиту, тепло.

Принадлежность.

Свою стаю.

Папа сказал: «Купи», – и мама купила. Нам даже скинули два рубля.

В тот же день мы с соседкой Жанной пошли на танцы в соседние Голубичи – 5 километров по прямой, а потом светлой белой ночью возвращались домой. Мимо на мотоциклах и велосипедах проносились знакомые, а я наслаждалась тем, как лён греет, если холодно, и охлаждает, если тепло.

Что он свой и настоящий

Что я впервые за год ничего не боюсь.

Мы шли по дороге вдоль полей и озера, светлая ночь со светлым днем сходилась на горизонте в зелёную полосу ровно на полчаса, а лихих людей там никогда не водилось.

Не приживаются они там. Наверное, климат не тот.

Когда мы вернулись в Воронеж, я надела это платье и пошла на улицу Леваневского, к Саньку. Нашла его там и объяснила, что нет. Не трэба. У меня другие планы на жизнь.

И чтоб не смел мне угрожать, потому что я не боюсь.

Он так удивился, что согласился.