Но тот июнь случился дождливым, а в дождь детей на поле вывозить нельзя. Юную непочатую энергию нужно было куда-то девать, и мы организовывали себе развлечения сами: например, сбегали в местный магазин за ситро и пряниками или после отбоя собирались в нашей девочковой палате и рассказывали страшные сказки.

Конечно, однажды нас застукали.

Удалось это учителю немецкого языка по кличке Шрайбикус – маленькому толстенькому еврею, который очень переживал, что девочки вместе с мальчиками в ночном неглиже сидят в рядок по четверо на одной кровати и укрыты одним одеялом.

Не знаю, какие буйные фантазии мучили его лысеющее чело, но ночной налёт был страшным: нас взяли в клещи одновременно со стороны окна и со стороны двери, причем Шрайбикус был вооружен шваброй, физрук – огромным фонарём, а директор лагеря – списком нарушителей.

Повязали всех. Примерно час отчитывали в Красном уголке под знаменем, обещали ужасные характеристики, велели утром писать объяснительные, а потом прочитать их на линейке, «чтобы было стыдно».

Две наши отличницы ударились в слёзы, а Серёжа, который собирался в военное училище, призадумался очень глубоко.

Вот тогда мне в голову и пришло решение, которое окончательно вышибло из школы №5 не только меня, но и мою классную руководительницу, которая посмела за меня заступиться.

Я сказала:

– Делаем так: я пишу объяснительную – одну на всех. Вы ее переписываете. Читать начинаю я, вы продолжаете. Не ссать и не реветь, они нам ничего не сделают, вот увидите!

До утра я сочиняла объяснительную, которая начиналась словами: «В лагере царила скука», а затем шло подробное изложение того, чем занимались молодые учителя, пока мы были предоставлены сами себе: кто, с кем, когда, что именно пили, как отлучались по ночам в сельский клуб на танцы, почему физрук вернулся с фингалом, а учительница биологии не пришла на завтрак – и так далее. В лицах, с юмором и подробностями.

А мы – что мы? Мы – скучающие брошенные школьники, которые сочиняли сказки…

Дети – они всё видят, даже если со стороны кажется, что им не до того.

Линейка прошла феерично.

Мы вышли и встали в рядок – 12 человек под флагштоком, все с бумажками в руках, внутри каре из примерно сотни таких же 15-леток. Молча заслушали обвинительный вердикт от директора лагеря. А потом я начала читать объяснительную. Когда учителя поняли, что происходит, было поздно: над плацем стоял хохот (я старалась).

Ко мне подбежал Шрайбикус, вырвал объяснительную из рук и потащил в сторону, но следующий в очереди развернул бумажку, начал читать с начала – и вызвал новый приступ хохота.

На этом, собственно, всё.

Наши объяснительные стали запрещенным бестселлером в лагере, но никакого официального наказания не последовало – ведь пришлось бы предоставлять эти самые объяснительные в РОНО.

Однако из школы меня предсказуемо выгнали с формулировкой «за аморальное поведение», и следующие два года я доучивалась в спортивной школе №9, о которой расскажу чуть позже.

Вы спросите, а при чем здесь платье?

Оно присутствовало все это время в качестве декорации и дополнительного раздражающего элемента: шерстяное, коричневое, с форменным воротничком-стойкой, но с юбкой, урезанной почти до пупка.

Это тоже был протест.

Против чего-нибудь.

11. ИСПАЧКАННОЕ ПЛАТЬЕ.

Спорт вошел в мою жизнь естественно, вместе с лесом, в котором я ориентировалась, благодаря белорусским корням (об этом в следующем рассказе) отменно. В городе заблудиться я могла, в лесу – никогда. Поэтому, когда к нам в класс пришел скромный человек в штатском и сказал, что набирает группу спортивного ориентирования, я была первой, кто поднял руку.