Однако, должен отдать ему должное, в бою этот мужлан не так уж и плох. Машет своим неподъемным дрыном (ибо мечом сие орудие назвать язык не поворачивается) с какой-то первобытной яростью и, что удивительно, эффективностью.

Но истинное изумление постигло меня, когда он впервые взялся за готовку. Из отбросов, гнили и чего-то, что даже Сглаз побрезговал бы назвать едой, он умудрялся сотворить нечто… съедобное. Порой даже, о чудо, вкусное! И вот тут-то и кроется главная загадка. Когда этот мужлан пишет о своих кулинарных экзерсисах, слог его преображается! Пропадают «хрены» и «жопы», появляются структура, логика, даже некая техническая точность! Будто в его массивную черепушку на время вселяется дух какого-нибудь придворного месье Ля Труфеля! Я склонен полагать, что сей феномен объясняется суровой муштрой. Несомненно, он где-то учился поварскому искусству, и за каждую грамматическую ошибку в описании приготовления какой-нибудь «Похлебки а-ля Помойная Яма» его нещадно били по рукам линейкой. Иначе как объяснить сей контраст? Хотя, как он, с его-то внешностью и манерами, вообще мог попасть на обучение к приличному Мастеру – ума не приложу.

Готовка

Сегодня, впрочем, никаких кулинарных изысков от Брюквы ждать не приходилось.

Ливень не прекращался ни на минуту. Развести костер казалось затеей столь же безнадежной, как попытка научить нашего орка Гроба пользоваться носовым платком. Но и тут наш повар проявил неожиданную смекалку, достойную скорее опытного лесовика, нежели кухонного работника.Он выбрал место под густой, раскидистой елью, чьи лапы хоть немного сдерживали потоки воды.

Затем велел парням притащить несколько толстых, уже основательно промокших бревен. Два из них он уложил параллельно, на небольшом расстоянии друг от друга. На них, поперек, еще два, создав некое подобие колодца или помоста. Внутри этого «колодца», на земле, он расчистил площадку от мокрой хвои. Мелкие сухие веточки (где он их только нашел в такую погоду?!) и бересту он уложил шалашиком, прикрыв сверху куском просмоленной кожи, который всегда таскает с собой. Затем, с помощью огнива и какого-то своего секретного трута, он долго, терпеливо высекал искры. Огонек сначала робко лизнул бересту, затем, укрытый от прямого дождя этим бревенчатым навесом и куском кожи, потихоньку разгорелся. Бревна-подставки постепенно просыхали от жара снизу и сами начинали тлеть, давая устойчивый жар.

И, о чудо, над костром даже удалось натянуть подобие тента из плащ-палаток, так что кипящий котелок с какой-то простой, но горячей похлебкой (кажется, из остатков вчерашних глаз бехолдера и какой-то крупы) стал для нас, промокших и замерзших, истинным спасением.

Да, этот Брюква полон сюрпризов.

Грубый, необразованный, но в своем деле, и не только кулинарном, как выясняется, он порою демонстрирует таланты, которых от него никак не ожидаешь. И тетрадь я ему, пожалуй, верну.

Блюдо дня: Суп "Дождевое Глазное Рагу", из свежих овощей и остатков монстры.

Фетр ля Шмыг, эстет и страдалец по принуждению.

Дождь. Все еще дождь. Льет, как из ведра. Не переставая.

Мокрый, злой, холодный.

Хочется в тепло, к огню. И чтоб эта вода с неба капать перестала. И чтоб под ногами не хлюпало.

Утром нашел свой журнал. Лежал в мешке с провизией. Как будто и не пропадал. Открыл – а там… нацарапано что-то. Почерк такой… выпендрежный. Буквы с завитками. Точно, Шмыг, этот модник недоделанный, лазил.

Слог Шмыга прям блеск, как бриллианты в навозной куче.