А Василиса всё смотрит на него взглядом жалостливым. Ну погляди на меня… Ну признай счастье своё, Иван-царевич! Да вдруг видит девица-лягушка, у царевича глаза будто поволокой затянуло, мутью заволокло. Словно не своими глазами смотрит он.

– Поторапливайся, родимый, – донёсся из сеней крик Велены, – На пир к твоему батюшке опоздаем.

– Ох, да, – сказал Иван-царевич, и выплеснул ковш с лягушкой в окно, – Беги, маленькая. На болото к себе возвращайся.

Василиса в сад и выпрыгнула. Глядит… Велена с Иваном-царевичем в расшитых нарядах в повозку садятся, тройкой коней запряжённую. А солнце уж на закат идёт.

Василиса кинулась за ними. Хотела она в карету запрыгнуть, да незаметно поехать. Уж торопится, старается, с клумбы на клумбу перескакивает. Да разве ж угнаться лягушке за лошадьми? Как кучер кнутом взмахнул, так повозки и след простыл. Пыль одна столбом по улице стоит. Не успела Василиса. А своим ходом до заката к царскому терему ни за что не добраться. Ни лапками, ни ножками.

Сидит Василиса в траве, да горькими слезами заливается. Солнышко всё ниже и ниже клонится, погибель сулит. Уж и похолодало по-мёртвенному.

– И чего ревёшь? – строго сказал кто-то.

Обернулась Василиса, глядит… А то не холод могильный, то Яга над ней стоит.

– Слезами дел не поправишь, голубушка. Можешь сколь угодно реветь да стонать, но на пути к царевичу своему. Снимай кожу, живо!

Сбросила Василиса с себя кожу лягушачью, да Яге её отдала. Стоит, глазками хлопает, носом хлюпает.

– А что ж делать-то мне, Ягушенька?

– Шестёрку коней колдовских запрягать, и за царевичем вслед ехать.

Свистнула Яга, да так лихо, что трава к земле прижалась. Сбежали с вечернего неба шесть кобыл. Да не простых… Белых-белых. И так сияют, так переливаются, точно звёздочки на ночном небе.

Взмахнула рукой Яга, и из деревьев садовых повозка сколотилась. Да так хороша, что и иной мастер не повторит.

– Возьми, – говорит она, протягивая девице флягу кожаную, – Тут мёртвая вода. Она колдовские болезни лечит, любые чары рушит. Как приедешь на пир, плесни её в глаза царевичу своему. Он сразу прозреет. Да смотри, торопись. Солнце уж заходит.

– Спасибо тебе, Ягушенька. Спасибо! – горячо обняла Василиса Ягу.

Взяла флягу, прыгнула в повозку, и помчали её зачарованные кобылы в царский терем.

Яга девицу взглядом до поворота провожала. И всё ж на сердце не спокойно было, тревожно:

– Ох, как бы доброта её снова не подвела.

***

А в царском тереме пир шел на весь мир. Все там были – бояре, дворяне, гости заморские. Челядь да крестьяне на улицах столичных пляшут. Всем царь праздник объявил, веселиться велел.

Стоит в палатах шум, гам, кутёж без умолку. Скоморохи пляшут, гусляры, дудочники да балалаечники на разные лады заливаются. По столам разговоры идут пустые да весёлые. И все гости красотой трёх сношенек царских любуются. Особливо младшей.

Сидят царевичи с женами своими рядом с царём. Беседы ведут весёлые, а самим им не радостно. Было велено каждой невестушке принести на пир такую диковинку, чудо-чудное, чтобы удивить царя-батюшку. Чьему чуду он больше других подивится, та и станет царицей. Тот сын и будет на престоле сидеть.

Вот настало время чудесами хвастаться. Встала из-за стола старшая сношенька, Злата, и говорит:

– Подивись, царь-батюшка. Драгоценное деревце. Ствол у него серебряный, листья золотые, цветочки самоцветные.

Споро вынесли слуги в самый центр тронной залы дерево дочери боярской. И впрямь красота… С человека ростом дерево. Серебро да золото на свету отливает, огоньки свечей в каменьях самоцветных блестят. Дивятся гости такой красоте… А царь лишь головой качает: