Как проснулся, повёз Иван-царевич сказочную рубашку отцу. И сам всё дивился да восхищался:

– Ай да рубашка. Ай да жёнушка у меня, краса! Нечета остальным.

А втихомолку думал: «Хорошо, что я Велене стрелу свою тайком отдал. Иначе был бы женат на лягушке. Какое ж тут счастье?»

Рубашка жены Ивана-царевича больше других царю понравилась. Полюбовался он и говорит:

– Теперь хочу узнать, какая из невест лучше всех стряпает. Пусть испекут мне к завтрему хлеб.

Воротился Иван-царевич к женушке, да слово в слово всё пересказал. И похвалы, и восторги, и злую зависть чёрную в глазах старших сношенек. И про хлеб не забыл.

– Да что ж это царь-отец удумал? – возмутилась красавица, – Чай не на кухарке он сына женил.

– Ну что ты, золотце моё, – снова подхватил Иван-царевич пальцы Велены, и целует, и ласкает, – Взгляни на ручки свои пригожие. Как хороши они, как тонки да изящны. Такими ручками лучший на свете хлеб печь. Ты легко с делом управишься.

До ночи краса-Велена, запершись, на кухне просидела. Никого туда не впускала. Глядит на мешок муки, на квашню пустую, на водицу ключевую… А всё ж ручки свои пречудные марать не хочется. Да и перстней с самоцветами жалко.

Вот уж луна поднялась. В саду тени ночные зашуршали. И соловушка далёкий запел сладко-сладко. Сидит Велена, пригорюнившись, да работу начать и не думает. Вдруг глядит – в окошко открытое лягушка запрыгнула.

– Опять ты?! – вскочила девица, и прогнать незваную гостью хотела.

А та всё одно:

– Знаю твоё горе. Помочь хочу. Испеку хлеб, да такой, какого царь ещё не едал.

– Взамен опять стрелу Ивана-царевича попросишь?

Лягушка кивнула.

Велена уж навострила руку, чтоб выгнать жабу, да вдруг… Решила схитрить.

– Хорошо, – молвила девица голосом сладким, приторным, – Отдам я тебе стрелу Ивана-царевича. Да прежде хлеб мне испеки.

– Слово даёшь, царевна?

– Даю.

– Смотри же, – прыгнула лягушка на пустую квашню, – Ты слово дала.

Отправилась Велена спать. А Василиса, как только шаги стихли, скинула с себя лягушачью кожу, и прекрасной девой обернулась. Засучила рукава шелкового платья, да за работу принялась:

– Как муку девица просевала,

Просевала ситом звёздным, напевала:

«Как мука небесная струится,

Так и хлеб волшебным должен получиться».

Замесила девица тесто. Всё в него добавила, и рыхлость теней ночных, и сладость пения соловьиного. Украсила Василиса хлеб, да в печь запекаться поставила.

А пока работала, того не заметила, как Велена к кухне спустилась. Да в щёлочку подглядывает. Уж больно интересно красавице стало, как лягушка такие чудеса сотворять умудряется?

Глядит Велена… И узнают сестру свою сводную, которую давно погибшей считала.

– Ба… Так вот зачем лягушке стрела Ивана-царевича, – про себя шепчет девица, – Василисушка, удумала ты мужа у меня отобрать. Как явишься во всей красе своей, да со стрелой, так он и признает тебя? Не надейся. Я глаза ему надёжно застила. Ох сестрица-сестрица, столкнула я тебя в воды реки Смородины, да видно простой смерти ты не ищешь. Погоди же, я тебя по-другому погублю.

На утро вбежала в кухню Велена ни свет ни заря. Глядит… На столе не хлеб стоит, а целый терем. Маковки у него мягкие, подрумяненные, так от маслица и блестят. Башенок да бойниц множество, а уж как украшен, какие цветы на нём вырезаны. А рядом лягушка сидит, награду ждёт.

Подбежала Велена, восхитилась:

– Ах какое диво! Ах какая красота! – а потом, на лягушку глядючи, посуровела, – Стрелу тебе?

– Ты слово дала, царевна.

– Я дала – я и обратно взяла. Я – хозяйка своего слова! – прикрикнула девица.

Схватила Велена полотенце, ловко обернула лягушку, да в глубокое ведро с водою вытрясла. Воды в ведре до серединки – и до дна не достать, и не выплыть, не выскочить, не выбраться никак.