Выдержки из протокола допроса свидетеля Соболенской Наты Адиевны:

«…Проживаю я в доме 4А по улице Северной. Я пенсионерка, не работаю. Мне известно, что в доме 2А нашли труп девушки. Я не знаю, что произошло и кто проживал в том доме. В те дни всё было тихо».

Раздался стук. В кабинет вошли Юрасов, Симонов и сутулый худой мужчина с гематомой на глазу. Руки Юрасова и задержанного сковывали наручники.

Пошла работа. Пальцы на клавиатуре. Допросы. Споры. Кофе. Зевки. Пальцы на глазах. Шумный адвокат. Вдох. Выдох. Пальцы на висках.

В час ночи кабинет следователя опустел, а местный изолятор пополнился горе-полицейским. Ловитин скрепил испечённые документы и послал их в горнило сейфа. Надел пальто.

Григорий выключил монитор, наклонился, протянул руку под стол к сетевому фильтру. Вновь глаза остановились на стопке бумаг. Ловитин взял фототаблицу. Он посмотрел внимательнее, не понимая, что не так на снимках. На фотографии улочка, та, на которую пристально смотрели труповозщики и на которой полицейский видел подозрительного мужчину. В кадр попали уличные фонари и дома, всё покрыто белой снежной дымкой. Вдруг следователь остолбенел. Кровь прихлынула к голове. На заднем плане фотографии у фонаря застыл человеческий силуэт. За ними кто-то наблюдал. Человек затенён, невозможно составить даже примерные представления о его телосложении. Кто ты?

Ловитин не меньше пяти минут провёл в оцепенении. Опомнившись, он кинул фототаблицу в сейф и направился домой. Образ незнакомца не покидал Ловитина всю дорогу, и даже в ду́ше, в туалете, когда он чистил зубы, и за одиноким ужином.

Мысли о работе рассеялись лишь в комнате. На двуспальной кровати, застеленной белой хлопковой простынёю, под пуховым одеялом спала Ева. Под рукой лежали нитки и пяльцы. Ловитин убрал набор для шитья и лёг рядом. Улыбнулся, вспомнив, как в детстве его кулак угодил в лицо девочке, которая, став взрослой красивой девушкой, приняла предложение и стала его избавлением от пустоты. Испытав чувство вины, он поцеловал её в плечо и позволил векам сомкнуться.

За столом, в кожаном коричневом кресле лежал Борис Коляда. Он посасывал карамельку и громко чмокал. Круглая большая голова едва выглядывала из-за стола. Если представить уродливого мужчину – не с паталогическим уродством, обычного мужчину, черты лица которого огрубели настолько, что нос превратился в бесформенный выступ, губы утратили свежесть и сравнялись цветом с кожей, которая покрылась коркой и морщины на ней выглядели как трещины в каменной стене, – то получится Борис Коляда. Руки Бориса, покрытые чёрными толстыми волосами, соединялись пальцами на животе. Оделся он по-киношному: туфли из искусственной крокодиловой кожи, красная рубашка в крупную клетку с закатанными рукавами, неуместные подтяжки.

Кабинет по размерам больше подходил для туалетной комнаты, чем для рабочего места начальника. Мебель и другие предметы прижало друг к другу стенами. В помещение втиснулись шкаф с обвисшими створками, письменный стол, кресло, компьютер с громоздким старым монитором, стопка кодексов прошлого столетия, флаг СССР на шпиле, бюст Дзержинского, книжная полка, заставленная пустыми бутылками, две гантели в углу и бейсбольная бита. Коляда раз в три дня пил водку, реже упражнялся с гантелями, но в бейсбол не играл.

У стены напротив Бориса сидели оперуполномоченные уголовного розыска Симонов, Топало и Дятлов. Каждый из них предварительно принёс по стулу. Юрасову не нашлось места в кабинете, поэтому он расположился в дверном проёме. Оперативники сидели вплотную, словно птицы на ветке в холодный день. В руках держали блокноты.