Я спустилась вниз, и мои глаза притянулись к окну. И в самом деле, за окном вдалеке виднелась фигура женщины, которая резво двигалась в сторону леса. В подобную непогоду, снег конечно пока не лежал сугробами, но все-таки на дворе почти зима, она шла удивительно проворно и бодро.

– Бегом, – рявкнул отец, а сам пошатнулся, отчего кровь с его раны закапала на коврик. – Неси, я сказал!

Я спустилась в погреб, доставая оттуда бутылку, и задержалась там на несколько минут, чтобы перевести дух. Все-таки подобные вещи со мной случились впервые. А когда я возвращалась назад, то услышала, как в зале опять что-то падает, скрепит ножками стол в движении и глухой шлепок. В это время в дом вошла с мороза мама. Я обмерла и бледная, как смерть посмотрела на нее, решив, что та женщина вернулась. Мы вошли в зал и увидели, как на полу лежит отец. Мама заголосила.

– Он живой, – отозвалась я, надеясь, что она замолчит.

Отец и в самом деле дышал. Но он был ранен и явно не в себе. Вдвоем мы не с первой попытки смогли поднять его на ноги, дотащили до ближайшей комнаты с кроватью. Все равно к нам никто не приезжал. Уложили его. Он тяжело и шумно дышал, лицо его налилось багровыми тонами, глаза он то и дел закатывал под веки.

– Мама, он ранен. Нужно вызвать врача. Звони в скорую.

– Нет, нельзя, – она заламывала руки, мечась взглядом по отцу, пока я разрывала ему рукав, чтобы посмотреть, что с рукой.

– У него течет кровь. Нужно остановить её, – я сама не разбираюсь в подобных вещах, но мама когда-то в молодости работала медсестрой. – Мам, помоги!

Она очнулась, кинулась за аптечкой и за водкой. Когда вернулась, она уже взяла себя в руки, по крайней мере, не была так растеряна.

– Позвони, Андрею, – велела она, начала обрабатывать рану. – Если вызовем врача, заведут уголовное дело. А если узнают соседи, нам вообще тут не жить. Нас сгнобят, сживут заживо.

Я позвонила Андрею Николаевичу, и тот сказал, что приедет через десять минут. Он находился у кого-то рядом в гостях.

– Но как он сможет нам помочь? – спросила я.

– В молодости он работал военным хирургом. Он поможет.

– Он же молодой вроде.

– Буяна, он кажется тебе таким.

Когда приехал Андрей Николаевич, в доме даже дышать стало легче. Он вошел, посмотрел на отца и его рану, пока мама размахивала руками.

– Помоги ему, Христа-ради. Очень тебя прошу, я могу его обработать, но зашить, – просила она.

Если Андрей Николаевич и умел проявлять сочувствие к людям, как психолог, на отца оно не распространялось.

– Лариса, успокойся, – произнес он. – У него небольшой порез и только. Крови много, потому что алкоголь разжижает ее и мешает сворачиваться. Он такой же раненный, как если бы я наступил на ржавый гвоздь. Он просто перепил. Иди лучше делами займись, мне Буяна поможет. Верно детка?

Я кивнула, полагая, что лучше маме не рассказывать про заходившую к нам женщину. Мама тяжело выдохнула и согласилась. Вышла из комнаты.

– Сходи, принеси воды и чистые тряпки, нужно смыть лишнее, – велел Андрей Николаевич.

Когда я вернулась, он успел раздеть отца по пояс. И теперь тот лежал перед ним, едва дыша.

– Тут небольшой порез, – сообщил он, копаясь в нашей аптечке.

До этого я не видела отца ни разу обнаженным даже по пояс. Я уставилась на его татуировки. А их было много. И все до одной говорили о принадлежности вовсе не к военному миру, а намного хуже. Все эти надписи, голые сисястые бабы и русалки, черепа и перевернутые кресты, такие ужасные. Мне стало душно. Что он там говорил? Что он герой войны? Элита и сливки силовых структур? Рассматривала я их не одна, Андрей Николаевич тоже смотрел. И сдается мне понимал в том, что видел намного больше, чем я.