– Детка, – обратился он ко мне. – Ты же не боишься крови?

– Нет, – ответила я.

Мы промыли ему рану, и он зашил ее, затем вскрыл ампулу с просроченным димедролом и еще какую-то, я подумала, антибиотик, вколол в плечо отцу. Тот все это время лежал, закрыв глаза, но в момент укола открыл их, уставившись на нас полным бешенства взглядом:

– Где эта тварь? – заорал он, не своим голосом, наливаясь кровью. – Убью!

– Никакой твари здесь нет, не считая той, что лежит перед мною, – ответил Андрей Николаевич будничным голосом, удерживая отца за плечо лишь одной рукой. – Еще раз скажу для тех, кто не услышал меня в первый раз. Если ты так будешь пить, то следующего раза ты не переживешь. Ты понял? Скажи спасибо своей чудесной жене и дочери, за то, что они хлопочут за тебя. Хотя ты этого ни разу ничем не заслужил.

– Тварь. Она тварь! – не унимался отец, но с каждым слогом голос его становился слабее и тише.

– Я бы на твоем месте думал, что говорю и выбирал слова, – не понял психолог.

Отец его не слушал, он закрыл глаза и откинувшись на подушки, пытался шевелить руками, с каждой секундой все более вяло. В комнату вошла заплаканная мама, и по лицу Андрей Николаевича, мне стало ясно, что он искренне не понимает по поводу чего и кого она льет слезы. Было бы по кому.

– Он будет жить? – тревожилась она.

– Будет, – ответил мужчина. – Если перестанет принимать алкоголь и возьмется за ум. Но скорее ад замерзнет, и черти в рай переедут, чем это случиться. Я сделал все что мог. Вколол снотворное, так что он проспит не меньше суток. Повязку менять не нужно. Только через сутки. У него есть все признаки цирроза и их видно не вооруженным глазом. Подумай лучше о малышке и о себе. И запомни, Лариса, жить ему осталось не долго.

На следующие сутки отец пришел в себя. Мама ушла на работу, и заботиться о нем предстояло мне. Ничего сложного, принести лекарства и перевязать рану, но уж очень не хотелось. Я оттягивала время, как могла, не спускаясь на первый этаж до самого обеда.

Отец обитал в комнате, предназначенной для туристов. Только переместился на середину кровати и, засунул подушки под спину. Он сидел, а не лежал в ней. Выглядел он, как дырявый башмак, выброшенный на улицу и потасканный собаками: слабо, потрепано и нервно.

– Буяна, – обратился он ко мне, в кое-то веки по имени.

Я застыла на месте, осторожно ставя лекарства на прикроватную тумбу, боясь уронить.

– Ты единственное, что мне в жизни удалось, – произнес он. – Ты знаешь, что я не обижал тебя. Даю деньги. И я рядом. Теперь, когда я стар и мне хреново, все предали меня. Ты одна можешь мне помочь!

Я вопросительно скосила на него взгляд, не зная, куда деть руки, спрятала их за спину.

– Принеси своему непутевому отцу выпить!

Я молча смотрела в пол, вспоминая наказ психолога и мамы. Отцу нельзя пить. Дни его сочтены, но алкогольное отравление сделает все в разы быстрее и легче.

– Мама сказала…

Отец громко фыркнул, выражая гнев и недовольство.

– Мама! Что твоя мамка, понимает? Всю жизнь просидела взаперти, как мышь в подвале. И тебя такой же вырастила. Вон трясешься запуганной ветошью. Не знаешь ничего кроме!!! – он обвел глазами комнату. – Думаешь это жизнь? Это-то мир!? Гнилая тюрьма. Вонючая яма! Я видел настоящую жизнь! Знаешь, какая она на самом деле? Я наблюдал исходы целых народов, как сгоняют людей, словно мух навозных с места и те идут куда скажут. Как земля переворачивается и уходит из под ног от землетрясений и дома кварталами складываются, точно карты в колоды, и только писк живых тварей мешает. Это жизнь! Когда вымирают целыми селениями от неведомых лихорадок, и ноют проклятые за то, что распахали землю, а зверье с болячками жмется к ним, орошает пометом все вокруг. А люди… Люди мрут от этого, как мягкие черви! Я не хочу умирать в постели, как то гнилье. Если я не выпью, умру! А мне нужно встать на ноги. Клянусь тебе честью генерала!