– Ты уверен?

Люк кивнул.

– Я видел файлы. Отец держит их в кабинете, под замком, видимо хочет попробовать написать что-то серьезнее бурды для рыбаков или садоводов. Но замок-то старый…

Слова повисли в воздухе. В этом городе любой секрет был старым замком, который можно вскрыть, если знать, как.

– И почему ты не сказал ничего раньше? Если ты все знал… – спросил Джои, его голос дрожал от плохо скрываемого страха и предвкушения.

– Неважно, – рявкнул Люк, потирая лицо.

Томми поднял взгляд, в котором читалась решимость человека, потерявшего все, кроме цели.

– Он прав, – вдруг произнес он. – Неважно, почему он не сказал. Важно другое. Мы сделаем это. То, что должны были сделать взрослые. Мы найдем ее.

В тот момент что-то изменилось между ними. Словно воздух стал гуще, а связь крепче. Они больше не были просто детьми, которых объединяла общая потеря. Теперь их связывала общая цель.

– Мы начнем с маяка, – сказал Люк, поднимаясь с колен и отряхивая пепел с джинсов. – Сегодня вечером. Сегодня вечером. После того, как уйдут поисковые отряды.

– У родителей Джейн берут новые показания, – кивнула Эбби, поправляя очки на носу. – Все будут там.

– А я знаю, где хранятся ключи от подвала маяка, – неожиданно произнёс Джои. Когда все уставились на него, он покраснел. – Мой дядя помогает в поисках. Я видел, куда он их кладет.

Они помолчали, осознавая значение того, что собираются сделать. Потом Томми протянул руку, ладонью вниз:

– За Джейн.

Три руки легли поверх первой, образуя живую башню из плоти и клятвы.

– За Джейн, – эхом отозвались они.

Никто из них не знал, что эта клятва будет стоить им больше, чем они могли себе представить. Что тьма, в которую они собирались нырнуть, имела острые зубы. И что поиски Джейн откроют двери, которые лучше было оставить запертыми.

Томми Миллер проснулся за несколько минут до полуночи, выброшенный из глубин сна невидимой рукой тревоги. Его сознание, словно натянутая струна, вибрировало от предчувствия чего-то неотвратимого. Простыня под ним была влажной от пота, а сердце стучало с такой силой, будто пыталось пробить грудную клетку.

Дом семейства Миллеров давно перестал быть домом в привычном понимании этого слова. После смерти матери всякое тепло пропало, а вместо горячих ужинов по вечерам на столе появлялись окурки и пустые стаканы, налипшие на коричневатые пятна. Отец, некогда крепкий мужчина с зычным голосом, превратился в тень самого себя, каждый вечер тонущую в бутылке дешевого виски.

Сегодня он лежал в гостиной, раскинув руки, словно потерпевший кораблекрушение. Пустая бутылка скатилась с его безвольной ладони и остановилась у края потертого ковра, оставляя за собой след из капель. Томми смотрел на него, и в груди его не было ни жалости, ни презрения – только глухая усталость человека, давно привыкшего к определенному порядку вещей.

Кухня встретила его синеватым светом полной луны, проникающим сквозь неплотно задернутые занавески. Томми босиком ступал по холодному линолеуму, огибая россыпь пустых банок, как моряк обходит рифы в опасных водах. Каждый шаг был осторожным, выверенным. Он чувствовал, как под стопами хрустят крошки – мелкие осколки быта, рассыпавшегося на его глазах. У двери Томми замер, не от страха быть услышанным, а от странного, почти мистического предчувствия, что пересекает какой-то важный рубеж. Словно этот дом, эта жизнь останутся позади, даже если физически он вернется сюда через несколько часов. Его рука на дверной ручке дрогнула – мгновение сомнения, последний шанс остаться в безопасной гавани посредственности.