Зита посмотрела на своего случайного спутника и сморгнула слезу, набежавшую на темные глаза, на веки, тронутые слишком ранними морщинками, на черные ресницы – наследие царицы Савской и Есфири.

– Кто вы? – спросила она завороженно.

«Тот, который тебя погубил», – подумал Фриденсрайх.

– Вы очень похожи на своего отца, Йерве из Асседо, – тихо сказала Зита, – как две волны одного моря, или два камня в кладке одного храма.

Сумерки приглушили яркие краски Асседо. Посерело небо. Солнечная тарелка спряталась за медные крышки горных вершин на краю запада. Затрещали цикады. Призрачная дымка легла на равнину. Сумерки в Асседо длились долго.

– Дорога никогда не закончится, – проговорил Фриденсрайх одними губами, но Йерве услышал.

И не только потому, что его слух обострялся с каждой преодоленной лигой, но и потому, что то были его собственные мысли.

– Но где же мсье дюк? – спросила Джоконда, нарушив неловкое молчание. – Почему он не удостаивает нас своим присутствием?

– Он рвется вперед, – ответил Фриденсрайх. – Конь его горяч. Неспешные разговоры никогда не были по душе Кейзегалу. Вероятно, они с Нибелунгой опережают нас на две лиги. А может быть, и на три.

– Не желаете ли перекусить, господа? – спросил Йерве. – Баронесса снабдила нас целым коробом съестного.

Не дождавшись ответа, он нашарил под ногами плетеную коробку, достал головку сыра, ветчину, яблоки, большой ломоть хлеба, горшочки с маслом и с медом, нож.

Джоконда набросилась на еду с аппетитом медведицы, сегодня пробудившейся от зимней спячки, но к мясу не притронулась.

Зита отломала кусочек хлеба и принялась вертеть его в руках.

Йерве нашел в коробе глиняную бутылку, откупорил, поднес к носу и протянул маркграфу.

– Киршвассер, сударь.

Маркграф покачал головой.

– Быть может, вина?

Йерве извлек вторую бутылку – молодого бессарабского.

– Я не пью, – отказался Фриденсрайх.

– Никогда? – изумилась Джоконда, хрустя яблоком.

– Ни разу за шестнадцать лет я не притронулся к спиртному.

– Но пуркуа?

– Шестнадцать лет назад пять бутылок киршвассера и две – полугара едва не стоили мне жизни.

– Я думала, любовь чуть не стоила вам жизни, – вырвалось у Джоконды.

– Я думал, что вам ничего обо мне не известно, – улыбнулся Фриденсрайх.

– Полноте, мсье, эта история известна каждому, кто хоть раз посещал Асседо и окрестности, и даже на острове Грюневальдe, что на Черном море, она столь же распространена, как и баллада о вороне, трех голубках и птицелове. Ее рассказывают юным непослушным любовникам для устрашения.

– А я полагал, что Кейзегал запретил говорить обо мне вслух.

– Никто никогда не упоминал вашего имени, – объяснила Джоконда. – Должно быть, только старшее поколение помнило, о ком идет речь.

– Вы превратились в легенду, господин, – промолвила Зита.

– Мне ее никогда не рассказывали, – пробормотал Йерве.

– Лучше бы это «никогда» длилось вечно, – сказал Фриденсрайх.

Зита внимательно на него посмотрела, и несмотря на то, что упрек так и не был произнесен вслух, он молчаливо повис в воздухе.

– Какие же узы связывают вас, сударыни? – спросил Фриденсрайх.

– Слишком прочные, чтобы… – собралась ответить Зита, но мадам де Шатоди поспешно ее перебила.

– Когда я еще жила в Париже, Розита служила гувернанткой в соседнем особняке. Воспитывала детей четы маркизов. Не так ли, ма шери?

Зита еле заметно кивнула.

– Мы познакомились на аллеях Веннсенского леса, куда Розита водила детей, чтобы подышали свежим воздухом. Я гуляла там, когда жила одна, ожидая возвращения супруга из крестового похода. Эта образованная девушка сразу мне понравилась, – Джоконда ласково улыбнулась. – Между нами было много общего. Не правда ли, дорогая?