Отец шёл туда, где работали с нанофильтрацией – в зале, который напоминал концертную арену. Только вместо музыкантов – ряды цилиндров, каждый из которых был настроен ловить частицы в миллионные доли грамма. В центре зала – голографический пульт, сияющий мягким светом, окружённый тонкими экранами, постоянно выводящими данные. Он управлял системой голосом – чётким, спокойным, уверенным. Иногда, возвращаясь домой, он рассказывал, как сегодня перенастроили поток, добились лучшей фильтрации, отловили больше пыли, чем вчера. В этих словах была гордость – не ради похвалы, а как констатация того, что труд не напрасен.

Мама, в своей лаборатории, жила среди орхидей. Эти растения были не просто красивыми – они были частью большой системы жизнеобеспечения. Я знал, как она смотрела на них, как отслеживала изменение цвета лепестков, реагирующих на уровень фотосинтеза. Когда активность повышалась, её глаза вспыхивали, она улыбалась, а я – даже на расстоянии – ощущал, как сильно она любит свою работу.

Каждое утро, провожая их, я не просто видел, куда они идут – я понимал, зачем. И именно в этом «зачем» рождалось моё собственное стремление – разобраться, понять, построить что-то своё. Я ещё не знал тогда, что мои мечты превратятся в настоящие открытия. Но я уже чувствовал, что среди фильтров, орхидей и потоков очищенного воздуха начинается мой путь.

Иногда после школы мне разрешали заглянуть в «ЭкоАдапт». Это были самые волнующие минуты – я словно попадал в сердце мира, в центр живого механизма, который дышал ради всех под куполом. Однажды я пробрался в секцию фильтрации, туда, где работал отец. Это помещение и правда напоминало мне концертный зал: тишина, только гудение потока воздуха, лёгкое свечение голографических панелей и цилиндры – будто органные трубы – стояли ровными рядами. Я застал отца перед массивным модулем, он отдавал команды голосовому ассистенту, и на стенах вспыхивали графики. Он не заметил меня сразу – настолько был сосредоточен, как дирижёр в самый напряжённый момент симфонии.

– Пап, а это безопасно? – спросил я, подходя ближе, вглядываясь в глубину одного из фильтров.

Он повернулся ко мне, и на его лице появилась мягкая, тёплая улыбка. Он слегка кивнул:

– Конечно, сынок. Эти фильтры и нужны для того, чтобы ты дышал чистым воздухом. Мы все здесь за этим и работаем.

Эти слова врезались в память. Не как инструкция или объяснение – как простая истина. Мне захотелось сделать свой вклад. Пусть не сразу, не в таких масштабах, но по-настоящему.

Я пошёл дальше, туда, где работала мама. В её зале царил зелёный полумрак – не тёмный, а мягкий, обволакивающий, как вода в тёплом озере. Фотосинтетические лампы мерцали светом, похожим на северное сияние. Я замер, глядя, как капли питательной смеси скатываются по прозрачным стенкам колб, где цвели орхидеи – не белые и розовые, как в прошлом, а лилово-зелёные, переливчатые, словно светящиеся изнутри.

Мама стояла в перчатках у одного из куполов и касалась лепестков. Прикладывала датчики, сверялась с голографическими таблицами, появляющимися за её спиной. В них было всё: pH, температура, уровень CO₂. Когда вошёл папа, она повернулась к нему и в голосе её зазвучало ликование:

– Род, посмотри. Лепестки зацвели лиловым при усиленной подаче азота. Это наш лучший результат за весь год.

Он улыбнулся, подойдя ближе:

– Прекрасно. Значит, завтра увеличим объём реактора на десять процентов и добавим в субстрат новый минеральный комплекс.

Они были как партнёры в танце – каждое движение, каждое слово дополняло друг друга. Я смотрел на них и чувствовал: я родился в правильной семье, в правильное время.