– А вы… вообще… в больницу как попали? – с трудом выговорил я.

– Притворились, что у нас совместное заболевание. Типа инфекционный синдром инженерной зависимости, – с гордостью ответил Федя. – Один без другого – немедленно рецидив.

– Медсестра сказала, это несуществующий диагноз, – добавил Костя. – Но потом мы дали ей понюхать образец №3. Она согласилась, что это критично.

– Теперь мы под наблюдением, – закончил Федя. – А ещё, если ты умрёшь, нам нельзя будет его закончить. Так что, пожалуйста, живи.

Я снова рассмеялся. Уже по-настоящему. Через боль, сквозь хрип, но искренне. Смех вышел шероховатым, как голос после долгого молчания. Но я смеялся.

И в этот момент я понял: я вернулся. Не целиком, не сразу. Но я здесь. А вместе со мной – они.

После того как близнецы затихли – один с планшетом на лице, второй в какой-то странной позе, которую, вероятно, он считал медитативной, – в палате наконец стало спокойно. Не пусто и не стерильно. Просто спокойно, так, как бывает после тяжёлого дня, когда всё уже сделано и ничего не требует срочного ответа.

Рикки остался рядом. Он никуда не торопился. Не задавал вопросов, не заполнял паузы. Просто сидел.

– Они правда пытались что-то собрать, пока я был в отключке? – спросил я, чуть хрипло.

– Да, – ответил он, почти сразу. – Сначала спорили, потом пошли за бумагой, вытащили всё, что у нас было на старом стенде. Пробовали вспомнить твои схемы. По памяти, по догадкам. Один из них пытался рисовать на подносе. Костя склеивал всё скотчем. Ничего не выходило. Потом что-то щёлкнуло – и они сели, начали делать по-настоящему.

Я посмотрел на тумбочку. Там лежала копия фильтр-часов. Не те самые, что были на мне, когда я побежал. Эта – новая модель, немного грубая, но с тем же смыслом. Корпус склеен из трёх разных материалов. Один из индикаторов держался на клее, но он работал. Маленький огонёк мигал уверенно.

– Это они?

Рикки кивнул.

– Да. Сделали по памяти. И с блокнота Феди. Там был один эскиз. Не всё, но хватило.

Я провёл взглядом по часам. Внутри что-то отозвалось. Не гордость – скорее, спокойная уверенность. Всё это не исчезло. Оно осталось. Работает. Дышит.

– Раньше мне казалось, что мы делаем это ради участия, – сказал я. – Чтобы нас хоть кто-то заметил. А теперь понимаю: всё это нужно было не для оценки. Для выживания.

Рикки слушал, не перебивая.

– Кто-то однажды может оказаться внутри костюма, без доступа к воздуху. И это может быть не сын из корпорации. Это может быть кто угодно. И тогда… у него должны быть такие часы.

– С тобой бы точно согласился один человек, – сказал он. – Очень серьёзный, в дорогом костюме. Который хочет встретиться с тобой лично.

Я поднял брови.

– Кто?

– Адам Милон. Передал через техников. После того, как тебе стало лучше. Он сказал: «Я хочу с ним поговорить».

Я не ответил сразу. Смотрел на мигающий индикатор. Всё работало. Воздух проходил через систему. В ней не было глянца, не было маркетинга. Только расчёты, ночи без сна и смысл.

– Пусть приходит, – сказал я.

Рикки кивнул. Он уже встал со стула, как будто знал, что вот-вот что-то изменится. Я тоже почувствовал это.

Дверь мягко щёлкнула. Кто-то стоял за ней. Шаги были тихими, но собранными. Не врача. Не охранника.

Я не стал смотреть сразу. Взгляд оставался на копии фильтр-часов.

Если даже её хватило, чтобы кто-то понял – значит, всё, что мы сделали, было не зря.

Дверь открылась медленно, бесшумно. Я сначала подумал, что это медсестра – может, проверить капельницу или принести воду. Но вошёл не врач. Не кто-то из наших. Он не глядел по сторонам и не торопился. Просто встал у входа и оглядел палату.