Он оглядел зал. Тот всё ещё медленно приходил в себя. Где-то восстанавливали голограммы, перезапускали прожекторы, к стендам возвращались участники, но всё это напоминало попытку склеить разбитое стекло – гладкое снаружи, но тронутое трещинами изнутри.

И тогда, среди этой полутишины и ожидания, он вдруг понял: никто не объявил следующую команду. Ни одна система не включила новый отсчёт. Всё остановилось. Все ждали.

Он снова посмотрел на свой стенд – тот самый, который ещё утром казался главным событием для него в его дне. Теперь он стоял на прежнем месте, с теми же лампами, тем же интерфейсом, теми же фильтр-часами. Но всё в нём изменилось. Потому что то, что создавалось как проект, как эксперимент, стало чем-то большим. Оно стало действием. Ответом.

В голове рождалась мысль – тёплая, упрямая, непрошеная, но неизбежная: если один мальчик смог изменить всё… то, может быть, и они тоже могут.

И тогда, глядя на догорающий свет экрана, где по-прежнему мигал символ команды B-17, Рикки задал себе единственный вопрос, который сейчас имел значение:

Что же будет впереди?

Сначала был только звук. Не резкий, не пугающий – ритмичный, как капли воды, падающие куда-то вниз, в пустоту. Потом пришёл запах. Чистый, с примесью чего-то металлического и чуть сладкого – запах, который не спутаешь ни с чем: больница.

Я не открыл глаза сразу. Глаза были – это точно, но они будто отказались верить, что снаружи есть свет. Где-то глубоко внутри медленно складывалась мысль: «Я дышу». Просто, без восторга. Без паники. Факт.

Тело отозвалось позже – глухо, с неприятным покалыванием в пальцах, с жаром под кожей, с тяжестью, как будто я не лежал, а был вдавлен в матрас. Руки не двигались. Ноги – тоже. В груди – слабая боль, но она была знакомой. Я знал её. Я заработал её сам.

Словно издалека донёсся голос. Мужской, спокойный, без паники:

– Пульс ровный. Сознание возвращается. Приготовьте стабилизатор. Не мешайте – пусть идёт сам.

Значит, я жив. Это всё, что нужно было понять.

Я попытался пошевелиться – не для того, чтобы встать, а чтобы просто убедиться: могу. Пальцы отозвались медленно, как после долгого сна. Лёгкое движение кистью. Вспышка боли в запястье. Там, где были часы.

Фильтр-часы.

Вспомнилось сразу.

Шлем. Пластина. Взгляд изнутри. Паника.

Рука, потянувшаяся вперёд. Мой голос – я звал? Или это только кажется?

Я моргнул. Глаза с трудом справились с ярким светом. Потолок – белый, гладкий, без ламп. Прямо надо мной – прозрачная голографическая панель. На ней мерцал список показателей, не больше десяти строк, но я понимал лишь пульс. Остальное – просто данные. Цифры, значения, графики, – как в лаборатории.

Где-то сбоку шелестнула ткань. Кто-то подошёл. Не врач. Лёгкая походка, короткие шаги. Потом – голос. Узнаваемый. Чуть охрипший от недосыпа:

– Алекс? Слышишь меня?

Я повернул голову. Очень медленно. Лицо Рикки – чуть прищуренное, с синяками под глазами, с той самой привычной складкой между бровей, которая появлялась только тогда, когда он думал слишком долго. Сейчас – она была.

– Не говори. Просто моргни, если слышишь, – добавил он.

Я моргнул.

Он выдохнул. Сел ближе, у самой кровати. Не говорил сразу. Смотрел. Как будто проверял, я ли это, по-настоящему ли здесь. Потом, тише:

– Ты нас напугал.

Пауза.

– Хотя, по-честному, я сам испугался больше, чем когда-либо.

Я хотел ответить. Сказать: «Я в порядке». Или: «Ты тоже там был». Но слова не шли. Горло саднило, как будто его тёрли наждаком. Он это понял.

– Тебе не надо ничего говорить. Сейчас – нет. Просто… слушай, ладно?