– Плюс ароматический выброс, – добавил Костя, не отрываясь от работы.

Я не удержался и усмехнулся. Сильно, конечно, дёргать лицо не стал – было больно. Но это не важно.

– Вы совсем с ума сошли, – сказал я.

– Сами в шоке, – кивнул Федя. – Но в нашей жизни теперь всё серьёзно. У нас – научное наследие. Мы почти спасатели.

– Почти герои, – уточнил Костя.

– Почти… – повторил я.

В палату заглянул Рикки. Он не стал говорить ничего громкого, просто вошёл и сел на прежнее место, у стены. Кивнул. Я тоже кивнул.

– Блокнот вернули? – спросил он.

Я поднял его с тумбочки. Покачал в воздухе.

– Вернули.

– Милон? – уточнил Федя.

– Милон, – подтвердил я.

Близнецы переглянулись. Никаких шуток не последовало. Даже они поняли: это уже не из области фантазий.

– А теперь, – Федя вытянулся, будто дирижёр, – если ты, наш инженер, окончательно пришёл в себя, мы можем продолжить великое дело. Планируем следующую версию фильтра. С встроенной защитой от корпоративного высокомерия.

– И автоматической подачей конфет, – добавил Костя. – На случай стрессов.

Я снова усмехнулся. Воздух в палате стал чуть легче.

На мгновение – всего на миг – мне показалось, что всё вернулось. Но нет. Мы стали другими. Мы знали, что сделали. И знали, что это – не конец.

Это – начало.

Я думал, что меня сразу выпишут. Ну, может, через день. Или два. Но оказалось – нет. Всё было медленнее, чем я представлял. Сначала капельницы. Потом какие-то жужжащие сканеры. Кислородная маска, горькие таблетки, уколы в живот – я даже не знал, что такое бывает. А главное – нельзя вставать. Почти всю первую неделю.

Врачи говорили, что у меня «повреждение дыхательной ткани», что «фильтрация пошла на пределе», что «система перегрузилась вместе с оператором». Это я, значит, оператор. Звучит, конечно, круто, но лежать от этого было не легче.

Самым трудным было не дышать, а ждать.

Каждое утро я просыпался в одной и той же палате: белый потолок, белые стены, шорохи за дверью и звук вентиляции. И каждый раз надеялся, что сегодня – уже можно будет встать. Но чаще всего – нельзя.

Медсестра по имени Тори приносила воду, проверяла датчики и говорила:

– Терпение, герой. Организм растёт, а лёгкие надо беречь. Не спешим.

А я не спешил. Просто очень хотелось уже быть не лежачим куском, а снова человеком, который что-то может.

В комнате было тихо. Только один раз – на четвёртый день – я проснулся от звука чего-то пластмассового. Оказалось, Костя принес в палату деталь от сломанного капельного аппарата и что-то мастерил.

– Это временное хранилище кислорода, – объяснил он, когда я приоткрыл глаза. – Ну… почти.

Федя притащил блокнот и ручку – прямо из столовой. Сел на подоконник и начал рисовать новые схемы. Там был фильтр, но уже с чем-то, что выглядело как воздушный конденсатор и сигнальный модуль. Всё это он подписывал смешными названиями вроде «выхлопный интеллект» и «клапан смелости».

– Чтобы ты не скучал, – сказал он и подмигнул.

Рикки приходил каждый день. Он не говорил много. Просто сидел рядом. Иногда читал. Иногда молчал. Иногда – просто держал рюкзак и что-то крутил в руках. Наверное, он переживал больше всех, но показывал это меньше всех.

А мне становилось чуть легче. Не от таблеток, а от них. От того, что они – здесь. Что всё ещё моя команда. Даже если пока я – просто голос с подушки.

На шестой день утром я проснулся – и в комнате пахло не лекарствами, а чем-то… настоящим. Пластиком, проводами, пылью от блокнота. И ещё – завтраком.

– Ну, если ты ещё дышишь, вставай, – сказал Костя. – Мы почти достроили портативный очиститель воздуха, основанный на твоей логике. Только выглядит как ланчбокс.