Высокий, прямой, как вытесанная статуя. Чёрный костюм без логотипов, но с тонкой серебряной полосой вдоль ворота – знак, который знали все в отрасли. Волосы, собранные в короткий жгут, лицо – гладкое, сдержанное, в нём не было ни одной лишней эмоции. Лишь расчёт, воля и внутреннее напряжение, сдержанное, но ощутимое, как натянутый канат.

Он шёл быстро, не торопясь, словно весь мир подстраивался под его шаги. Взгляд мелькнул по потолку, где недавно исчезли меддроны, затем – на выжженное пятно возле платформы, где пылал экзоскелет, и, наконец, остановился на технике.

– Зак, где он? – голос не был громким, но пробрался сквозь шум зала, как команда.

– Оба в пути, господин, – техник вытянулся снова. – Ваш сын стабилен. Второй мальчик – в тяжёлом состоянии. Угрозы жизни нет, по предварительным данным, но ожоги значительны.

– Костюм?

– Частично выгорел. Предварительная версия – перегрузка и сбой обратной связи в термоблоке. Точка перегрева совпала с центральной линией подачи кислорода.

Милон не стал дослушивать. Он подошёл к развороченному экзоскелету, склонился, осмотрел спаянные в расплавленную массу трубки, выгоревшие контуры, обуглённые кабели, и на секунду задержал взгляд на ломаной дуге, лежащей отдельно – как обломанное крыло.

Он выпрямился и обернулся.

– Где дети с сектора Биосфера? – спросил он почти шепотом, но техника прошибло дрожью.

– У стенда B-17. В дальнем секторе, – быстро ответил тот, показывая рукой.

Когда Милон приближался к стенду, дети ещё не знали, что именно сейчас идёт к ним человек, чьё имя чаще звучит в залах совещаний, чем в школьных лабораториях. Он не приближался с грозой, не стремился впечатлить – и именно это придавало его шагам особую весомость. Его не нужно было представлять: даже те, кто ни разу не видел Адама Милона, сразу понимали, что перед ними кто-то, перед кем не спрашивают разрешения, а ждут вопросов.

Трое мальчиков, склонившихся над своим скромным стендом, казались затерянными в этом шумном, оглушённо молчаливом пространстве. Они не разговаривали. Казалось, звук и у них тоже отнялся. Лишь Федя всё ещё сжимал в руках блокнот, словно боялся, что, если отпустит – исчезнет последняя связь с другом. Костя стоял рядом, напряжённый, будто готовился, что кто-то сейчас начнёт обвинять. А Рикки, чуть в стороне, держал на плече рюкзак Алекса и смотрел в пол, будто пытался поймать в себе ту самую мысль, с которой можно начать всё заново.

Они выпрямились, как только Милон остановился рядом. Он не произнёс приветствия. Просто смотрел на них – долго, внимательно, без раздражения, но и без мягкости. Так смотрят не на людей, а на механизмы, прежде чем собрать из них нечто большее.

– Кто из вас может говорить? – спросил он, ровно и негромко, словно проверял, чей голос выдержит вес этой минуты.

Вперёд шагнул Рикки. Его голос звучал чуть ниже обычного, но в нём не дрожали ни начало, ни середина.

– Я, господин, меня зовут Рикки Тарн, с сектора «Потоки пыльцы, а также друг и внештатный член команды школы Биосфера.

Милон коротко кивнул, как будто подтверждая себе что-то, прежде чем продолжить:

– Что вы представляли на этом стенде?

– Фильтр-часы, – отчётливо ответил Рикки. – Система очистки воздуха в условиях перегрева, токсичных выбросов и пониженного кислорода. У нас был ещё цилиндр с биоплёнкой, но он не прошёл настройку к моменту демонстрации.

– Школа?

– Биосфера, – хором отозвались близнецы.

– Сектор?

– Биосфера.

Взгляд Милона опустился на блокнот, который держал Федя. Тот смутился, хотел было подать его, но блокнот выскользнул из рук, упал на пол и раскрылся. На развороте – нарисованные детской, но старательной рукой, контуры фильтр-часов, пометки сбоку, формулы, подчёркнутые красной ручкой. Милон наклонился, поднял блокнот аккуратно, как будто это был не детский рисунок, а технический протокол.