Наше командование послало туда батальон пехоты, которому удалось выбить гитлеровцев за реку. Но они успели навести мост, и уничтожить его нашей пехоте было невозможно. Плотный пулемётный и артиллерийский огонь не давал даже приблизиться к переправе. Получив приказ во что бы то ни стало уничтожить вражескую переправу, уже в темноте батареи семидесяти шестимиллиметровых пушек лейтенантов Осянина и Барсукова поспешно снялись с занятых утром позиций и отправились на юг.

Фашисты выбрали для переправы безлесное место, на котором советский берег просматривался на большую глубину и спрятать пушки было непросто. Но километрах в шести от береговой линии лежало покинутое жителями село, в котором по всей видимости был богатый совхоз. Пушки разместили в палисадниках домов, лошадей загнали в пустующие коровники. Осянин послал Майера и Власова в окопы пехотинцев корректировать огонь.

– Ну что, товарищи артиллеристы? – сказал встретивший их командир батальона, когда устроились в его блиндаже. – Как сказал товарищ Гоголь, задаст нам немец завтра пфейферу. По законам гостеприимства должен покормить вас перед боем. Вот хлеб, консервы. Кто знает, даст ли нам супостат потрапезничать завтра.

– Говорят, вы им вчера здорово всыпали.

– Я бы так не сказал. Мы атаковали внезапно. Они перед мостом рыли окопы силой не больше роты, а тут мы со стороны совхоза и нас было больше. Они поставили артиллерийский заслон и убежали. Я так понимаю, пехоты у них не хватает – отстала от танков. Сейчас задача не дать им перебраться на эту сторону – раздолбать этот чёртов мост. Как видите, надежда только на вас.

– Авиацией было бы проще, – сказал Майер.

– А где она авиация? Много вы её видели?

– Мы вчера только прибыли.

– Не обстреляны, значит. Главное, не бойтесь. Будут бомбить, артиллерий бить – это не значит, что убьют. Я на финской был, пуль и снарядов мимо меня пролетело, как мух летом, а, как видите, живой.

– Мы не обстреляны, – сказал Власов, но под бомбёжкой успели побывать.

– Ну бывайте, спите, если сможете. Крепко спите, не бойтесь проспать: враг вас разбудит. А я пойду по своим делам.

Майер и Власов легли на земляные выступы в стене блиндажа, служившие кроватями, и быстро заснули.

Они проснулись от знакомого сверлящего воя. Желтоклювые «Юнкерсы» падали с утреннего, ещё не проснувшегося неба на окопы. Нет! Не на окопы, а прямо на них! Майер и Власов, столкнувшись головами, бросились на дно окопа.

Тут же над их головами рванулся ввысь куст взрыва, раскинув в стороны чёрные земляные ветки, которые распавшись, посыпались им на головы. Не успел Сашка обрадоваться, что они живы, как уже следующий строй проваливался в пике. Земля подпрыгнула под ними и толкнула в грудь. Где-то в окопе закричал раненый.

Потом был третий, четвёртый, пятый заход… Время остановилось. Майер не мог сказать, как долго длилась бомбёжка.

В окоп, словно с неба, спрыгнул комбат.

– Вставайте, вставайте, ребята, некогда валятся! Связь, немедленно связь с батареей! Танки пошли!

Комбат, которого вчера они толком не рассмотрели в темноте, оказался обгоревшим на солнце, очень худым человеком лет сорока пяти, с впалыми щеками, и горящими от возбуждения молодыми глазами, хотя волосы у него были совершенно седыми. Его подбородок был пересечён шрамом, говорившим, что всё же не все осколки пролетели мимо него. На петлицах у него были две шпалы майора.

Сашка бросился к аппарату:

– Бизон, бизон! – завопил он, – я «Тополь»! Как слышите?!

– «Тополь»? Хорошо тебя слышу, – услышал он спокойный голос Осянина. – Пошли?

– Так точно! Колонна танков спускается к переправе! Сколько? – Майер выглянул из окопа. – Вижу пять, но ещё не все вылезли на откос. Координаты? – Сашка назвал координаты.