– Только не пугайтесь, братишки! Помните главное: немец смертный, – сказал раненый в руку. – Я тоже поначалу боялся. Немец мне чуть не Кощеем Бессмертным чудился. Внутри дрожь, пока ждал атаки. И вот попёрли – в касках, с автоматами наперевес, сытые, толстомордые. Я глаза зажмурил и очередь по ним из пулемёта. Думал, пули от них будут отскакивать, Открыл глаза, а они валятся рядами, как трава под косой. «Э! – думаю. – Да вы, черти, такой же тонкой шкуркой обшиты, что и я!» И, как к бабушке сходил! На душе стало спокойно и весело. Можно немца убивать – а куда он против пули! Много мы их положили в тот день, мало кто выбрался с поля. Потом опять попёрли. До окопов добрались. А мы им навстречу в рукопашную. Как они рванули от нас, аж пятки засверкали! Видел я их испуганные морды. Немец не только смертен, он боится смерти не меньше нашего, даже больше. Ему ведь тоже хочется вернуться к жене и детям. Только его семья далеко и ничто ей не угрожает, а моя здесь, рядом. Я её защищаю, поэтому я отчаянней, а значит сильней.

– А как же он прёт, если трусит? – спросил Майер.

– Просто их больше и техники навалом. Они давно воюют, их силы в кулаке, а наши рассеяны. Мы не ждали. Под Борисовом нас, ребят из танкового училища, было несколько сотен, да мужики из железнодорожной охраны. И то мы их держали, никто не сбежал. И я бы там остался, да не повезло мне немного, братишки, осколок в руку попал. Да так неудачно – кость задел. Кабы кость цела, разве бы я ушёл?!

– Нам бы хоть немного самолётов! – сказал подошедший одноглазый. – Их авиация обнаглела, бомбит безнаказанно.

– Всё будет, товарищ лейтенант. Вон какие ребята нам на помощь идут. С пушками! Будут и самолёты, и хорошие танки, не то что наши учебные БТ-эшки! Слышали про Т-34? Ещё увидите! Их танки против них – ерунда!

Из вагона вышла молоденькая сестра в белом халате и косынке:

– Товарищи, заходите, сейчас отправляемся.

Раненый в ногу передал один костыль сестре, одноглазый подсадил его на нижнюю ступеньку, и тот, опираясь одной рукой на костыль и держась другой рукой за поручень, поднялся в тамбур, за ним зашли в вагон медсестра и одноглазый.

Раненый в руку поднялся последним и, стоя в дверном проёме, закричал:

– Удачи вам, братишки! Держитесь!

– Как зовут тебя, друг?! – крикнул Майер.

– Васька! Васька Смирнов!

– До встречи, Василий!

– Я скоро вернусь! Рука срастётся и вернусь! Мы ещё с вами до Берлина дойдём, и Гитлера поймаем! Привезём и поставим на колени перед всем нашим народом! И помните: немцы смертные!

Поезд тронулся.

– Счастливого пути, товарищи! – кричали артиллеристы.

– До встречи, братишки!

– Будьте живы, мальчики! – махала косынкой сестра.

– Будем, будем, сестрёнка!

Поехали дальше. Июльское солнце равнодушно обжигало землю. За окнами эшелона, то приближаясь, то отступая от железной дороги, проносились леса, перелески, а когда они расступались, до самого горизонта открывались тоскливые дали с пыльными дорогами, по которым двигались женщины, дети, старики: на подводах, пешком, очень редко в кузовах автомобилей. Это были убегавшие от войны мирные жители.

Первые бои

Четвёртого июля артиллерийский полк прибыл на станцию Чаусы и стал выгружаться.

– Быстрей, быстрей, ребята! – торопил командир дивизиона Андрюшин. – Немцы подходят к Могилёву!

Скатывали с платформ – семидесяти шести и ста двадцати двухмиллиметровые орудия, выводили коней из скотных вагонов, запрягали в пушки и подводы, на которые грузили пулемёты, винтовки, патроны и прочее воинское имущество. Комдив уже гарцевал на любимом Алиме.

Двинулись на запад к Могилёву. Говорили, что немцы высадили парашютный десант, поэтому шли, как положено в военное время, с боевым охранением.