Вышел подполковник – заместитель командира полка – и зачитал им приказ: красноармейцев немецкой национальности с фронта снять и отправить на тыловые работы.

Повисло удивлённое молчание.

– Это как же? – спросил Сашка. – Вы нам не доверяете?

– Товарищи, я лично в вашей верности и храбрости не сомневаюсь – ответил подполковник, – вчера вы дрались очень достойно, но приказ есть приказ, я обязан его выполнить. Командованию виднее, возможно вас хотят использовать для каких-то более важных целей. Во всяком случае приказ обсуждать мы не будем. Вы должны сдать оружие и отбыть в тыл на новое место службы.

– Товарищ подполковник, – сказал Сашка, – если мы встретимся по дороге с противником, как же без оружия? Мы не сможем оказать сопротивления.

– Товарищи! Нахождение где бы то ни было вооружённых лиц, не являющихся военнослужащими, категорически запрещено! А вы с этого момента не являетесь военнослужащими. Так что отказ немедленно сдать оружие будет считаться неподчинением приказу. Понятно?

– Понятно, – сказал Сашка, снял с плеча винтовку и бросил перед собой на траву.

Немцы сдали оружие и полезли в кузова двух полуторок, ждавших в тени деревьев. В кабину первой полуторки сел младший политрук, которого им дали в сопровождающие, и они отправились.

– А Власов утром сказал: «Интересно, зачем вас вызывают. Наверное, за вчерашнее награждать», – сказал Майер.

– Да уж! Наградили, нечего сказать! – ответил ему Дитрих.

– Власову есть за что нам завидовать, – сказал ездовой Келлер. – Ведь мы едем в тыл, а он остаётся на фронте.

– А где тыл? У нас с утра было тихо, а там, куда мы едем, такой грохот…

Действительно, чем ближе они подъезжали к Могилёву, тем отчётливей слышались орудийные выстрелы, взрывы снарядов и ружейная трескотня, тем чаще встречались им уходящие направо и налево от насыпи противотанковые рвы, окопы и щели, уже занятые, а чаще ещё не занятые нашими войсками. И далеко, и близко от насыпи несколько сот гражданских, в основном женщин, продолжали их копать, не обращая внимания на гремящую неподалёку стрельбу.

Перед въездом в город дорога была настолько разбита, изъязвлена воронками от бомб, что пришлось остановиться. Чтобы проехать, надо было засыпать их землёй и глиной.

Несколько сот гражданских, в основном женщин, продолжали копать противотанковые рвы, не обращая внимания на гремящую неподалёку стрельбу

Из кабины выскочил младший политрук, смешно разбрасывая в стороны длинные голени, сбежал с насыпи. Он что-то кричал и призывно махал руками. Человек десять, закинув на плечи лопаты, подошли к нему. Он махал руками и показывал на их машины. Люди с лопатами последовали за ним и поднялись на шоссе. Среди них был только один мужчина – старик лет шестидесяти в галифе, с зачёсанными назад совершенно седыми волосами.

Женщины были не старыми – от двадцати до сорока лет, повязанные белыми платками, из-под которых выбивались мокрые волосы. От них пахло перегретой солнцем кожей и горячим потом.

– Это они час назад бомбили, – сказала одна, самая красивая и большеглазая с толстой русой косой, свисавшей на грудь.

– И вам не страшно? – спросил младший политрук.

– Мы привыкли. Немцы уже с третьего числа стоят на окраине – у рабочего посёлка. А такая пальба только со вчерашнего дня.

– Давайте, бабы, за работу! Надо обеспечить товарищам проезд! – сказал старик.

Женщины разбежались по дороге и стали засыпать воронки.

– А вы, товарищи, куда направляетесь? Позвольте представиться, Василий Данилович Столбов, учитель, участник гражданской войны. С кем имею честь.

– Младший политрук Матвей Арютов.