Ларионов с Андрюшиным спешились, передали ординарцам Алима и Антрацита.

Вокруг комдива и его адьютанта собрались все три комбата. К ним подскакал незнакомый всадник – по званию майор.

– Капитан, – закричал он Андрюшину, – немцы закрепляются за дорогой. К ним танки подходят. Медлить нельзя! Надо прорываться. Проложи мне дорогу, поджарь их как следует, не то погибнем!

Это понятно. Стрельба уже гремела со всех сторон.

– Товарищи командиры! – сказал Андрюшин командирам батарей. – Задача ясна? Командуйте!

Орудия развернули и выпрягли лошадей.

– Ребята! – вскрикнул Кульков. – Витька умер!

Действительно, Пшеничный лежал вверх лицом, бледный и спокойный. Июльский ветер едва заметно шевелил его волосы. Низ гимнастёрки был мокрым от крови.

Губер и Кульков сняли его тело с передка и положили на траву под порослью молоденьких берёз. Хоронить было некогда.

Через пять минут три батареи дивизиона изготовились к открытию огня.

Майор пошёл к своему батальону. Проходя в нескольких шагах от Сашки, он снял фуражку и вытер рукавом пот со лба. На голове его холодно блеснули серебряные волосы. Это был тот самый майор, принявший его с Власовым в своём блиндаже две ночи назад, и на участке которого они корректировали огонь по немецкой переправе на Днепре.

Прибежал Власов:

– Шведов прислал к вам установщиком! Слушай, Саш, он сказал, что ты танк подбил. Правда?

– Правда, правда.

В это время они услышали вой не вой, свист не свист, и рядом взорвалась мина. Власов отлетел назад, смешно перевернувшись в воздухе вниз головой. Штык винтовки, висевший у него за спиной, вонзился в землю, и пришпилил его к дёрну. Он засучил короткими ногами, как упавший на спину жук.

– Ты цел? – кинулся к нему Майер.

– Проклятая немчура! Сегодня третий раз меня с ног сбили! Что смотришь? Выдерни штык.

– Орудия, к бою! Заряжай! – раздалась команда. – Огонь!

На дороге и перед дорогой выросли столбы взрывов наших снарядов.

– Огонь!

Наши пушки грохотали четверть часа. Над немецкими позициями стояли клубы пыли и дыма.

Последовал приказ перенести огонь дальше за дорогу, и в атаку пошла пехота. Впереди красноармейцев бежал седовласый майор.

Вот они добежали до дороги, поднялись по насыпи, скрылись за ней.

– Прекратить огонь! – приказал Шведов. – Запрягай! Вперёд, ребята! За мной! На прорыв!

Ездовые вывели лошадей, запрягли, понеслись за пехотой. Шведов вскочил на лафет их орудия, справа параллельно мчалось второе орудие сержанта Максимова, слева четвёртое старшего сержанта Ефремова. Впереди скакал на Алиме Андрюшин.

Немцы не ожидали атаки и побежали на запад и восток, расступаясь перед красноармейцами.

Пушки перемахнули через дорогу.

– Товарищ, политрук! – закричал Власов. – Креера нет! На той стороне дороги остался! Сбежал, гад!

– Может убит? – предположил Майер.

– Ну конечно! Стрельбы не было, а он убит! Сбежал, сволочь! Я знал, я предупреждал!

– Некогда, Костя, некогда, потом разберёмся! – сказал Шведов. – Ничто ещё не кончилось!

И только он это сказал, как все услышали знакомый сверлящий вой, и чёрные тени понеслись по полю. Самолёты! Взрывы, взрывы, в самой гуще почти прорвавшихся красноармейцев! Крики людей, вой, грохот – такие, что собственной езды не слышно.

Почти догнали седовласого майора – слетела с него фуражка – в руке винтовка – подобрал у убитого – что-то кричит, но не слышно.

– Сашка! Ведь это тот самый! – узнал Власов. – Который…

И вдруг бомба попала прямо в седовласого. Взлетела к небу земля, и майор исчез в этом чёрном крошеве. А человек был и нету – на землю вместе с опавшей землёй он уже не вернулся.

А сзади другой самолёт, и третий – и все на их орудие. Кульков вцепился в станину ногтями: «Господи помилуй, господи помилуй! Только не сейчас, только не сейчас!» И Давид Губер: «Марья унд Йозеп!»